— Вы двое, часом, не родственники? — спросил он. — Она что, сестра твоя?

Джой внимательно посмотрела на доброго человека, который привел ее к этому столу, улыбнулась и покраснела. Она придвинулась к Браду и положила его ладонь себе на макушку.

— А-а! — вздохнул убийца. — Любовь. Сюси-пуси, садомазо. — Он прищелкнул пальцами и запрокинул голову, словно искал под ветхим потолком луну. — Романтика. Это все для простых умов. А у меня ум не такой. Он у меня истерзан гениальностью. Его розовыми соплями не проймешь. Не люблю я разочаровываться. Не вдохновляет меня это. Потому что больно. — Убийца стукнул кулаком по столу. — А радости взамен — никакой. Меня эта ваша любовь на части разрывает. Представляете, доктор, и так с раннего детства. — Он ухмыльнулся Браду. — Ведь я самый что ни на есть страстотерпец. Любовь саданула меня кувалдой… Попрошу не прерывать моих интеллигентских излияний! Все-таки люди — несчастные больные существа. Слишком уж они себя любят. А вся штука в том, что воображения у них не хватает. Нет чтобы прикинуть, сколько мы теряем, когда посвящаем жизнь — всю свою распрекрасную жизнь — одной-единственной женщине!

Убийца покрутил пальцем у виска, как будто хотел провертеть дырку и выпустить лишнюю рассудительность.

— Любовь эта дурацкая. — Он перегнулся через стол и посмотрел Браду в глаза. — Нет, конечно, я рад за тебя. Просто мне обидно. Такой уж я человек, доктор Фрейд. Вы, дорогие мои, даже представить себе не можете, что такое любовь! А ведь она — всему и начало, и конец. Вот рождается младенец. Протолкнули мы его через дырочку, и попадает он в этот вонючий мир. И все по вине любви. Может, ее, этой любви, и нету уже, или она к другому ушла, а все равно тут она, с нами. Дурачит нас. Для чего? А для того, чтобы мы произвели на свет младенца. Вот такого. — Убийца показал на Щена. — Любовь — это просто уловка, чтобы мы их не переставали делать. А? Согласны? Не ожидали такое услышать?

Слушайте-слушайте, я плохому не научу. А теперь мы еще допетрили людей убивать. Всех — больных, старых… Потому что мы их любим и страданий их видеть не желаем. — Он вдруг закричал: — НУ, ТАК Я ВСЕХ ЛЮДЕЙ НА СВЕТЕ ЛЮБЛЮ! И ХОЧУ, ЧТОБЫ ОНИ ВСЕ ПРЕКРАТИЛИ СТРАДАТЬ! НЕМЕДЛЕННО! НИ СЕКУНДЫ СТРАДАНИЙ! Я СЛИШКОМ, СЛИШКОМ ВСЕХ ЛЮБЛЮ!

Джой испуганно прижалась к Браду.

Убийца застенчиво рассмеялся и прошептал:

— А чего ждать? Чего время тратить? Кто знает, что будет дальше?

Он вдруг заметил, что Щен заснул, подложив руки под голову.

Брад и Джой тоже посмотрели на мальчика. Им хотелось, чтобы убийца оставил их в покое. Они его не понимали.

— Я никого кроме него не любил. Эта любовь рвет меня на части. Мамаша его пришла, сбагрила — на, люби — и хвостом махнула. Никчемное создание. Таскала за собой любовь, как гирю, колотила ею во все двери, а стоит открыть — этой стервы уже и след простыл. И чувство юмора у нее, вывернутое было. — Убийца коснулся щеки мальчика. — Знаешь, Щен, я тебе не рассказывал, а она ведь записку оставила. «Он твой. Воспитай или убей». Такая вот записка. Прямо в твоей кроватке оставила, у тебя на животике. Даже не подписалась. Да и не было у нее имени. Хотя я-то знаю, кто она такая. И чего ей надо было, тоже знаю. Серость. Вот как ее звали. Жрущая серость. Лишь бы захапать побольше. У нее от жадности все кишки прогнили. Я ее по запаху узнавал. Все думал, чем же это воняет? А это жадностью воняло. — И убийца нежно погладил сына по теплой макушке.

— Ты — то, что от меня осталось, Щен. Я тебя создал, значит, создал и себя.

Джой все теснее жалась к Браду. Ища защиты, она оглянулась на своего брата, который сидел у стены, но тот боялся убийцы и лишь ободряюще кивнул сестре. Надо просто подождать, говорили его глаза, перетерпеть. Если что, я тут, рядом.

— Столько лет прошло, и погляди-ка, как ты стал похож на свою мать. Ты в нее вырастешь, а не в меня. Кто ты? Я думал, ты меня однажды уже бросила. Только кусочек свой оставила. Маленький такой уголок души. Как уголок от страницы. И никогда эту страницу не склеить. Никогда. КТО ТЫ? КТО ТЫ?!

Брад и Джой зажмурились, чтобы не слышать крика. И только когда убийца наконец замолчал, они решились посмотреть из-под опущенных ресниц. Стул напротив них был пуст. А Щен все спал или, может, просто притворялся. На столе возле самого лица мальчишки лежал зуб, его обломанный корень был весь в крови.

На лбу у Щена краснело сердечко, нарисованное кровью. Брад улыбнулся и толкнул Джой. Этот символ он знал хорошо. Мама иногда прижимала руку Брада к своей груди, чтобы он запомнил, как бьется ее сердце. А потом брала бумагу и рисовала такой же значок.

«Это то, что соединяет все живое на свете, — говорила она. — Стук сердца — он один на всех. Его надо уважать».

Джим смотрел на улицу сквозь лобовое стекло. Он знал, что изменить прошлое нельзя, но все равно пытался придумать, как можно было бы спасти брата. Раз за разом адвокат возвращался мыслями к их последней встрече. Они были одной семьей, а он только сейчас это понял. Смерть вытащила на свет их связь, связь, восстановить которую было уже невозможно. Их ссора тянулась долгие годы. Но что же делать, если они выбрали такие разные профессии? До чего же абсурдна жизнь! Борьба за выживание воздвигла между ними стену. Надо было сохранять мир в семье, а не гнаться за куском пожирнее. Как получилось, что повседневная суета заслонила от него целый мир?

Андрена сидела рядом с мужем и разглядывала свои руки. Ей хотелось обнять его, но воздух словно пропитался ненавистью, и девушка боялась нарваться на ссору. Она понимала, как Джиму больно, как он растерян, как жалеет о том, что не помирился с братом, но сделать ничего не могла.

— Джимми, — робко прошептала Андрена.

Она произнесла его имя, и на глазах сразу выступили слезы. Девушка закусила нижнюю губу, чтобы не плакать, откинулась на мягкое сиденье и закашлялась.

Джиму было не до нее. Он снова и снова вызывал в памяти образ брата, словно рыл норку, в которую можно заползти и зализать раны. Лежать в темноте и лелеять свое отчаяние.

Андрена дрожащими руками обняла мужа за шею и нежно поцеловала в щеку. Джим рассердился, увидев боль в ее глазах. Слабость жены отнимала силы и у него. Адвокат повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть только себя. Он с ненавистью смотрел на свое лицо, на воспаленные глаза и старался справиться с горем, задавить его.

«Нет, — подумал Джим, — плакать я не буду. Этим ничего не исправишь».

— Что там делал Стив? — тихонько спросил он. Боль с новой силой вцепилась в душу, лишь только прозвучало имя брата. — У него ведь уже закончилось дежурство. — Джим повернулся к Андрене.

— Не знаю.

Предметы в машине казались ей чересчур объеденными. Окна запотели. Душно. Но ни уехать, ни бросить машину нельзя. Иначе ее заберет эвакуатор, когда пробка рассосется. Надо сидеть и ждать.

И тут адвоката осенило:

— Брад был в больнице! Стив к нему приходил.

— Ты видел Брада? Он здесь?!

— Нет. — Джим покачал головой. — Но он здесь был. И Стив это знал.

Он зажмурился, наклонился вперед и стиснул левую ладонь в правой, словно хотел выдавить из себя боль.

— Прости! — Андрена заплакала. Она знала, что муж в ярости и прощения не будет. У нее разрывалось сердце.

Джим уронил голову жене на грудь, зарывшись лицом в минные волосы. Он ничего не видел, не хотел видеть ничего, что усилило бы его страдания. Он не заплачет. А если заплачет, придется самому себя наказать. Нельзя так распускаться.

— Мы найдем Брада, — прошептала Андрена, но легче Джиму от этого не стало. Одни вопросы и подозрения. Ни одного ответа. Ну и подарок подкинула судьба.

«Во что превратилась моя жизнь! — думал адвокат. — И все из-за него».

Щен плелся за Брадом и Джой. Они беззаботно гуляли по пустынным улицам. В этот час неоновые вывески наводили тоску, уж больно сиротливо выглядели они без толпы, для которой предназначались. Вдалеке на небоскребе Квейгмайера мигали электронные часы, они показывали то температуру, то время. Было уже почти шесть утра, от теплого воздуха мальчика клонило в сон.