— Ты подскажи чуть-чуть, — продолжал надсмотрщик, — это место на Поднебесном?

— Хо-хо, да, на Поднебесном, — отвечал Грязнуля, весело посверкивая глазами.

Остальные ласки-рабы были благодарны Грязнуле за то, что он держит надсмотрщиков в напряжении. Они нашли себе занятие и гораздо меньше придирались к рабочим и даже почти не били тех. Разумеется, работа все равно ни на минуту не прекращалась — отовсюду раздавался стук молотков и скрежет металла, однако теперь норки не расхаживали между рабами и не размахивали плетями просто для собственного удовольствия. И рабы спокойно занимались подъемом грузов или разливкой металла, не дрожа от страха каждую секунду.

— Разумеется, дело происходило на Поднебесном, — ухмылялся Грязнуля.

— Возле Туманного?

— В самом Туманном!

Сквозь щели и узкие оконца начал пробиваться рассвет. Как раз в такое время из углов выползают пауки, чтобы проверить, не попала ли в их тенета добыча — неосторожный мотылек или муха, — которые сейчас бьются в паутине, пытаясь высвободиться. В такое время начинают поскрипывать половицы и двери, словно по комнате ходит кто-то невидимый. В такое время раздаются печальные вздохи из ниоткуда, а сны и кошмары кажутся явью. Странное время. Настоящее безвременье.

— Ну ладно, — наконец смилостивился Грязнуля. — Скажу. Самое худшее на свете место это… детский приют.

— Детский приют! — в изумлении фыркнул норка. — И там, по-твоему, хуже, чем здесь?

— Дело не в самом месте. Дело в том, кто командует.

— И кто же там командовал?

— Учительница по имени джисс Ломоворот — ласка, с которой тебе, дружок, никогда не захотелось бы встретиться, особенно если тебе всего-навсего три года и ты невинен, как новорожденный младенец.

— Думаю, понадобится нечто посильнее, чем просто какая-то учительница, чтобы напугать меня!

— В таком случае ты будешь покрепче меня, — заявил Грязнуля, даже не вздрогнув, когда на его мех попало две или три капли раскаленного металла. — Что же касается меня, то я ни за что на свете не хотел бы снова оказаться в том приюте. Мне удалось сбежать оттуда, забравшись в пустую коробку из-под игрушек, которую выкинули на свалку. Но на всю жизнь я запомню свое пребывание в этом приюте. Ломоворот! У меня до сих пор при упоминании ее имени по всему телу мурашки бегут!

— Ха! — сказал надсмотрщик, на которого жаркая речь Грязнули не произвела особого впечатления. — И что же она делала, если ее так все боялись?

— Например, она выставляла на мороз горшки для малышей. Приблизительно за час до того, как высаживать всех на горшки, она выставляла те на мороз, а горшки-то металлические! Так что когда малыши садились на них, то примерзали. У меня до сих пор остался такой след. Могу показать…

— Нет уж, не надо, — отказался норка. — И это все?

— Разумеется нет. Она связывала нам на ночь лапы, чтобы мы не могли засунуть коготь в рот и пососать его.

Норка кивнул:

— Да, это действительно неприятно.

— А носы она нам вытирала наждачной бумагой вместо салфеток.

— О-о-о, это просто ужасно.

— А если она заставала нас, когда мы ковыряли в носу, она смачивала нам когти уксусом, так что когда мы пытались засунуть их в нос в следующий раз, то нос краснел и раздувался.

— А она не мазала вам язык горчицей, если вы ругались? Я помню, что однажды меня заставили так сделать, и до сих пор, когда я слышу брань, мне кажется, что у меня язык и живот горят огнем.

— У меня к тебе тоже есть вопрос, — сказал Грязнуля. — Кто на самом деле владелец этой фабрики? То есть я, конечно, знаю и Синтию, и Нигеля, и этого пса, который привез нас сюда, но кто стоит за ними? Ведь понятно, что есть «большой босс». Кто же заправляет тут всеми делами?

Норка насторожился:

— Меньше знаешь — крепче спишь. Тебе это знать совсем не обязательно.

— Лучше бы мне это знать, — шепотом сообщил Грязнуля, косясь на Плаксу, который как раз в эту минуту проносил мимо корзину с углем.

Норка был довольно глуп.

— Ты что, угрожаешь мне? — воскликнул он.

— Нет, — прошептал Грязнуля, — я пытаюсь подкупить тебя, идиот.

— Подкупить? — широко распахнул глаза норка и подошел к Грязнуле поближе. — Почему же ты сразу не сказал? Что у тебя есть?

— Окарина! — Грязнуля произнес это слово так, словно предмет, о котором он говорил, был самым драгоценным из всего, что когда-либо существовало на земле.

— Да? — удивился норка в радостном предвкушении. — А что это такое?

— Это очень редкий музыкальный инструмент.

— Но я не умею играть, — померк норка.

— Нет-нет, для этого совсем не нужен талант. Ты просто подносишь инструмент к губам, а оттуда сама собой раздается мелодия. А еще, — Грязнуля воровато оглянулся по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь, — с неба начинают падать драгоценности и золото.

— Как это?

— Я говорю о волшебном инструменте. Ты играешь мелодию, и на тебя сверху падают бриллианты. Они падают с неба, как настоящий дождь.

Но тут норка спросил:

— А почему же тогда вы не разбогатели?

— Как это не разбогатели! У нас — у меня, у Плаксы — богатые поместья в Шутландии и в Игрландии. У меня целый флот ходит в восточных морях и все корабли нагружены слоновой костью, обезьянами и павлинами, сандалом и драгоценными винами. У Плаксы корабли — в западных морях с грузом бриллиантов, изумрудов, аметистов и топазов, золота и пряностей.

— Ух ты! А что мне делать с обезьянами и павлинами?

— Они так, для красоты. Я хотел украсить ими свои поместья, чтобы гости — всякие лорды и графы — смотрели и удивлялись. «Ого! — скажут они, когда приедут ко мне, — какие красивые птицы и звери из дальних земель. Должно быть, они стоят целую кучу денег».

Норка скептически покачал головой:

— Я бы предпочел что-нибудь, что могло бы пригодиться в современном мире. Что ценится на рынке. Что-нибудь солидное.

Грязнуля с энтузиазмом кивнул.

— Окарина может дать тебе и это. Точно-точно. Значит, что-то более приземленное? Вроде угольных копей или железных дорог, чугуна, месторождений полезных ископаемых или скобяных товаров.

— Ну, вот вроде этого, — согласился норка. — На самом деле, этой фабрикой и многим другим владеет Толстопуз Недоум, мэр Туманного. А троица, заманившая вас сюда, всего лишь работает на него.

— Так я и думал, — прищурившись сказал Грязнуля и поджал губы. — А ты, дружище, теперь будешь богат. Вон тот ласка — мой приятель, Плакса. У него и хранится окарина. Жаль, что мне придется его предать, но это — вопрос выживания. Просто подойди к нему и потребуй, чтобы он отдал тебе окарину. Он отдаст, не беспокойся.

Норка покрепче ухватился за хлыст и решительным шагом направился к Плаксе, который спокойно наваливал уголь в свою корзину. Увидев, что к нему приближается надсмотрщик, бедняга решил, что тот собирается его наказать, и прикрыл лапами голову. Остальные ласки с сочувствием смотрели на него, они знали, что от норок не стоит ждать ничего хорошего.

— А ну-ка отдай ее мне! — прошипел норка озираясь, он боялся, что другие надсмотрщики увидят его. — Давай живо!

— Что отдать? — пролепетал перепуганный Плакса.

— Эту самую окарину!

Плакса поднял голову и посмотрел на Грязнулю. Тот кивнул ему.

— Ах, вот в чем дело? — сказал Плакса. — Этот мерзавец наверху сказал, что у меня есть окарина, чтобы спасти собственную шкуру?

— А ну, быстро давай ее сюда, — прошипел норка, — иначе я из тебя дух вышибу!

Стараясь выглядеть раздосадованным, Плакса полез в карман и достал окарину. Норка в то же мгновение выхватил ее из лап раба, приложил к губам и подул. В воздухе раздалась заунывная мелодия. Все замерли на своих местах.

По фабрике разносились мрачные звуки — казалось, под такую мелодию танцуют ведьмы на шабаше, некоторые звуки были такими пронзительными, что закладывало уши, а из глаз катились слезы, от других сводило живот. Пальцы норки стремительно носились по дырочкам инструмента. Когда наконец мелодия закончилась и норка опустил инструмент, к нему подошли удивленные надсмотрщики.