— Вперед, — сказал я, поднимая ее на ноги.

Глаза у нее остекленели. Я оглянулся. Наши преследователи приближались.

— Леммер…

Я потащил ее вперед.

— Нам надо бежать!

— Я… — она приложила руку к животу, задыхаясь, — кажется, я что-то сломала…

— Потом, Эмма! Сейчас нам надо двигаться.

Рот ее был открыт; она тяжело дышала. Из щеки шла кровь. Пришлось нам замедлить ход.

Поезд!

Когда он вылетел из-за поворота, уши у меня заложило от грохота. Дизельный тепловоз тащил грохочущую коричневую многоножку из товарных вагонов. Нас отделяла от железной дороги колючая проволока. Потом надо было подняться по насыпи к рельсам.

Я потащил ее вперед. Времени на то, чтобы перерезать колючку, не было. Я обхватил ее обеими руками поперек талии.

— Нет. — Она ахнула и сморщилась — видимо, от боли в ребрах.

Я поднял ее над проволокой и бросил. Она приземлилась на другой стороне. Я разбежался, подпрыгнул и, сделав сальто, приземлился на ноги. Эмма пыталась встать. Неизвестные в шлемах приближались. Им оставалось пробежать шестьдесят-семьдесят метров. Их было двое. Вдруг они остановились и кому-то замахали руками. Тогда я увидел снайпера — теперь он был сзади от нас. Рослый белый мужчина в камуфляже и бейсболке. Он припал к земле. Вязаные шлемы оглянулись и снова бросились к нам.

Я склонился над Эммой. Она свернулась калачиком, пытаясь выговорить: «Леммер», но ее слова заглушал поезд. Выглядела она неважно. Кровь из раны бежала по шее. Глубокий порез! Но куда серьезнее меня волновали ее ребра.

Времени не было.

Я подсунул левую руку ей под спину, крепко прижал ее к себе и рванул вверх по насыпи. Ее сумочка осталась лежать в траве. Мы бежали вдоль состава, но он ехал слишком быстро. И все же поезд был нашим единственным шансом на спасение. Я протянул правую руку вперед, дождался, пока с нами поравняется следующий вагон, и схватился за поручень. Меня больно ударило; вагон проплыл мимо. Неудача! Пришлось ждать следующего. На сей раз мне удалось схватиться за поручень. Нас дернуло вверх. Я изо всех сил прижимал Эмму к себе. Она была слишком тяжела для одной руки, но мне все же как-то удалось втащить ее на площадку между двумя вагонами. Мы оба упали; я обо что-то ударился головой. Но Эмму я не выпускал. Нащупывая ногами опору, я старался не потерять равновесия. Я поднял ее на ноги и крепко прижал к себе. Она обвила мою шею руками и что-то прокричала — я не расслышал что.

Кажется, оторвались!

Я повернул голову. Вязаные шлемы стояли на месте.

Снайпер лежал на животе; перед ним стояла винтовка на подставке. Он смотрел в телескопический прицел.

Я увидел облачко дыма, вырвавшееся из ствола. Сам снайпер исчез из поля зрения. Вдруг Эмма дернулась и осела, выскользая из моих объятий. Я подхватил ее и принялся ощупывать.

Я не сразу увидел у нее на груди выходное отверстие. Он подстрелил ее! Меня захлестнула ярость. Глаза у Эммы были закрыты… Вдруг ее тонкая футболка не выдержала, порвалась — и Эмма медленно полетела на насыпь. У меня в руках остался только клочок материи.

Я сгруппировался и спрыгнул. Перед глазами замелькали камни, трава. Я ударился о землю плечом и покатился по насыпи, шипя от острой боли. По пути ударился обо что-то еще. Наконец, я остановился, но встать не смог. Мне надо было найти Эмму. Наверное, выбил плечо. И сломал правую руку. Дышать я не мог, но попытался встать. Когда я сделал вздох, то закричал от боли. Спотыкаясь, я побрел вперед и упал. Снова поднялся на ноги.

А потом я увидел ее. Она лежала на земле тихо, как мертвая.

— Эмма! — позвал я, но с моих губ не сорвалось ни звука.

Она лежала ничком. На затылке у нее была кровь. И на спине — в том месте, куда вошла пуля. Я перевернул ее левой рукой. Она не реагировала, тело обмякло. О господи, только не это! Я прижался к ней грудью, подсунул левую руку ей под спину, прижал ее к себе и, шатаясь, встал. Она безжизненно прижалась к моему плечу. Дышит ли она?

Поезд ушел.

Они приближались.

Мне надо было бежать. И нести Эмму.

Я споткнулся. Как перелезть через ограждение — да еще с ношей? От преследователей меня отделяла только железнодорожная насыпь. Мне надо было перелезть через проволоку, но я не мог.

Впереди показались невысокие ворота — очевидно, проход на подсобную дорогу. Мы должны попасть туда. Придется навалиться животом на ворота, как-нибудь подтянуться и перевалиться на другую сторону. Я побежал, все время раскачиваясь и спотыкаясь. Придется поддерживать ее правой рукой, но выдержит ли рука? Я надавил здоровой рукой на ворота, навалился на них животом и вместе с Эммой полетел на другую сторону. Когда меня перекувырнуло в воздухе, мне показалось, будто я сплю и вижу сон. Еще мне казалось, что рука не выдержит. Выдержала, зато я здорово ударился бедром. Мне удалось приземлиться на спину с Эммой наверху. Она уже отяжелела. Я встал на колени и заметил, что левая рука у меня скользкая от крови Эммы.

Я с трудом поднялся; ноги дрожали и подгибались.

В двадцати метрах впереди — опушка рощи. Сзади уже слышались их крики. Нам обязательно надо добраться до деревьев! Колени у меня подгибались, плечо горело огнем, боль прожигала меня насквозь. Ты должна жить, Эмма Леру, ты должна жить!

Между деревьями мопани вилась тропинка. Видимо, звери ходят по ней на водопой. Я бежал, спотыкаясь, из последних сил. Метнулся вправо от тропы: подальше от преследователей. Ноги заплетались. Вдруг я ощутил запах дыма, горелого дерева. Есть ли здесь поблизости люди?

Смотри себе под ноги, внушал я себе. Ступай тише, углубись в заросли. Я не мог дышать, грудь горела огнем, ноги сделались ватными, плечо онемело. Потом деревья словно расступились, и я увидел хижины — бедную деревушку и пятерых женщин, сидящих вокруг костра. Трое детишек играли в пыли, младенец был привязан к спине матери, которая варила еду, склонившись над горшком. Услышав шум, женщины изумленно уставились на меня. Они увидели сумасшедшего белого, который нес на плече окровавленную женщину.

Сзади доносились крики тех двоих в вязаных шлемах. Они слишком близко! Ничего не получится…

Я побежал к средней хижине. Дверь была приоткрыта. Я вбежал внутрь и закрыл дверь ногой. На земле лежало два матраса; между ними стоял столик с радиоприемником. Я уложил Эмму на матрас и развернулся лицом к двери. Когда сюда ворвется первый, придется отобрать у него пистолет. Одной рукой? Возможно, у меня ничего не получится, но иного выхода нет.

Я прислушался. Вокруг царила мертвая тишина. Скрипнула дверь. Я вгляделся и увидел, как они выходят из зарослей. Хижины явно удивили их. Они застыли на месте, увидев женщин, помахали пистолетами и что-то спросили у них на одном из местных наречий. Никакого ответа. Женщин у костра я не видел. Вязаный шлем что-то прокричал; в его голосе явственно слышалась угроза. Ему ответил женский голос. Они с минуту пялились на нее, а потом убежали.

Я прислушивался. Где-то захныкал младенец. Его утешали женские голоса.

Неужели женщины послали их в ложном направлении?

Я склонился над матрасом. Эмма лежала слишком тихо. Я приложил ухо к ее губам. Она дышала, но неровно, с перебоями. Плохо, очень плохо! Грудь, волосы, шея, щека у нее были в крови. Ее нужно доставить в больницу.

Дверь открылась. На пороге показалась женщина. Она стояла в настороженной позе.

— Is hulle weg? — спросил я.

Никакого ответа.

— Они ушли?

Она что-то ответила, но я не понял. Она посмотрела на Эмму.

— Доктор, — сказал я.

— Доктор, — повторила она и кивнула.

— Быстро!

Еще один кивок.

— Быстро!

Она развернулась и что-то повелительно крикнула.

Его звали Гудвилл, то есть Добрая Воля, и гнал он как сумасшедший.

Судя по возрасту, ему еще рано было иметь водительские права. Но, судя по показаниям приборов, его четырехлетняя «тойота» проехала двести пятьдесят семь тысяч километров. Крутя руль, он пытался меня переубедить.