Увы! Должно быть, в этот момент он и узнал женщину, которую любил когда-то.

По результатам голосования камнями я была приговорена быть замурованной заживо в алькове дьявола. Гнусный Амори предложил продлить мои мучения на три дня в надежде, что я раскаюсь и заговорю. На что он рассчитывал? Вот уже несколько лет как он стал настоящим хозяином монастыря и управлял им вместо отца де Карлюса, незаметно уступившего ему все бразды правления. И каждое утро Амори приходил к алькову, чтобы положить еще несколько камней в узкую щель, служившую дверью в мое последнее жилище.

Утром четвертого дня, когда склеп мой уже был полностью закрыт и я готовилась отойти к Господу, я услышала голос своего спасителя.

Шарль разобрал часть стены и бросил мне ключ от моих оков. Я подошла к нему, сжала в объятиях и забыла обо всем: о моем прошлом, моих ошибках. Я поверила в чудо, в счастье, в будущее.

Но Шарль покачнулся, и лишь тогда я заметила его смертельную рану.

Он взял меня за руку, погладил по лицу и посмотрел так, как смотрел в тот первый день в Константинополе. Даже смерть не смогла затуманить его пылкого взгляда. Я и сейчас вижу его как наяву! И слышу, как он шепчет мне на ухо свои последние слова.

„Ты свободна, — сказал он мне. — Свободна и одинока, какими создал нас Господь. Братьев больше нет. Я вступил в свою последнюю битву, битву чести. Я не хотел драться, только хотел спасти твою жизнь и свободу. Я в первый раз пришел сюда этой ночью, но они не пустили меня. Они обезумели и охотились за мной, как за диким зверем, вооружившись дубинами и вилами. Тогда я поднялся на чердак и отыскал там сундук с моими воспоминаниями. Я клялся никогда его не открывать, но это была клятва другого человека, человека, который считал, что ты умерла. Матильда, я снова вынул из ножен меч правосудия“.

Он, сломанный, лежал рядом с ним. Шарль не выжил. Слабея, он все же рассказал мне о событиях этой трагической ночи. Это была исповедь, признание, но не раскаяние.

Повар брат Жан погиб первым. Потом под арками монастырской галереи настал черед брата Этьена. Брат Мартен нашел свой конец у подножия колокольни, а брат Анри — у колодца. У главного входа были убиты Том и Арно. Потом пришел черед отца де Карлюса, настигнутого в крипте вместе с Амори и Пьером. Шарль признался мне, что хотел избавить от возмездия нашего аббата, бывшего когда-то человеком добрым. Но и он к тому времени превратился в чудовище.

К рассвету в живых остался только один. Амори».

Тут наши герои вздрогнули от ударов колокола: пробило два часа.

Сообщники ошалело смотрели друг на друга, словно внезапно очнулись от одного и того же сна. Неровный свет подчеркивал мертвенную бледность их лиц. Сухие звуки колокола долго и упрямо перекатывались, гудели и рокотали, отражаясь от стен ниши, прежде чем раствориться в ночи.

— Некоторые часы длятся дольше, чем другие! — вздохнул большой монах, едва оправившись от испуга.

Бенжамен, которому не удалось прийти в себя так скоро, нервно усмехнулся, но воцарившаяся почти полная тишина убедила их в том, что все это простая случайность.

— «Они долго искали и выслеживали друг друга, — продолжал послушник лихорадочно, — прежде чем сойтись в решительной схватке. Шарль очень скоро понял, что Амори, в руках которого тоже оказался меч, когда-то был солдатом. Никто из нас этого не знал, но что мы могли знать о прошлом наших братьев?

В саду разыгралась яростная битва. Они были равны в своей силе и особенно, как объяснил мне Шарль, в своей слабости. Эта слабость — гордыня.

После нескольких выпадов Шарль ослабил оборону, полагая, что нанес противнику смертельный удар. Но тот притворялся. Под рясой у Амори была плотная кольчуга.

Именно он ранил Шарля.

Конец был печальным и бесславным. Тяжело раненный, со сломанным оружием, затравленный, как зверь, потерявший всякую надежду спастись, Шарль укрылся в сарае с садовым инструментом брата Анри.

Амори, уверенный в победе, в свою очередь, допустил оплошность. Он ворвался туда вслед за ним и упустил момент, когда на его затылок обрушилась коса.

Смерть была милостива. Во мраке последнего укрытия она вручила Шарлю свое оружие.

Так завершилась эта трагедия.

Я не успевала ничего ему рассказать. Смерть заждалась, она стояла у порога. Дрожащей рукой Шарль сделал мне знак, что не хочет ничего знать о моей жизни в плену. Но я не могла позволить ему уйти, не поведав, до чего довела меня моя любовь. Он, закрыв глаза, выслушал все: историю брата Лорана и плотского греха, который, как он думал, ему привиделся во сне, и о ребенке, которого мы зачали.

Любой осудил бы меня за такое безумство, но Шарль только печально улыбнулся. На смертном одре он велел мне скрыть от мира ужасную трагедию и заставил поклясться, что я восстановлю все то, что уничтожила наша любовь.

Он умер у меня на руках, как монах-воин, как доблестный крестоносец, гордый тем, что сдержал клятву.

Я не плакала. У меня не хватило бы слез, чтобы выплакать горе. Я умерла вместе с ним. Я была лишь временно оставшимся на земле духом, готовым выполнить его последнюю волю. Я не собиралась бежать и вплоть до сегодняшнего дня действовала только ради того, чтобы все воссоздать заново.

Я сожгла тела братьев-убийц и замуровала их головы рядом с их повелителем. Я нашла место последнего приюта для Шарля и уверена, что Пресвятая Дева уже даровала ему свое прощение. Потом я долго думала о своем деле. В моем состоянии я не могла рассчитывать довести его до конца самостоятельно. Мне был нужен Вилфрид, мой старый и верный слуга. Это был калека, которого когда-то приютил мой отец, и я знала, где его найти.

Он обитал недалеко от монастыря, и я послала за ним. Я не сомневалась, что он меня вспомнит.

Это он помог мне разрешиться от бремени в четвертый день мая 1223 года. Я родила мальчика, крепкого и ясного, как его отец. Но я старалась сдерживать свои чувства. В этом огромном и все еще пустом доме ему не было места, а дело покаяния накладывало на меня иные обязанности, нежели обязанности матери. Через несколько дней после рождения я поручила ребенка заботам большого женского бенедиктинского монастыря в Лионе. Я сама оставила его у ворот, положив в пеленки сломанный меч его отца и то, чего хватило бы, чтобы воспитать его как принца крови.

Да простит меня Пресвятая Дева!

Мне было нелегко, но я думаю, мир еще долго не узнает того, в чем я признаюсь вам сегодня.

Верьте мне, о вы, читающие мою исповедь.

Брат Лоран, которым была я, занял место отца де Карлюса, так что никто никогда ни о чем не узнал. Я все уничтожила, все замуровала, все заменила, будто случившаяся драма была лишь ночным кошмаром, который забывается утром. Я заново написала историю, стерла все следы и вернула к жизни то, что уже умерло.

Я сочинила „Хронику“ безупречного монастыря, чтобы оставить будущим поколениям свидетельство образцового правления. Я дала каждому имени новое лицо, и никто из братьев, окружающих меня, не знает, что каждый день они своей пылкой верой искупают грехи проклятых душ. Моя совесть от этого не страдает. Я никак не нарушила их обеты и не отвратила их от их веры. Нет ничего преступного в том, что я скрываю от них тайну, которую они, быть может, не смогли бы вынести. Трагическая правда могла бы отвратить их от Бога, а я предпочитаю, чтобы они в молчании и неведении продолжали служить делу спасения.

И все же мне надо было решиться частично посвятить кого-нибудь в мою тайну, чтобы она меня пережила. Одна только наша жизнь вне мира и строгий устав ордена не могли сами по себе гарантировать, что тайна будет сохранена навечно. Мне нужен был наследник, которому я могла бы доверять.

По милости Божией судьба вскоре исполнила мое желание, и в первый же день, как я решилась набирать новых монахов, явился тот, кто должен был завершить начатое мной дело.

Я открыла своему последователю то, что ему следовало знать, и за прошедшие три года, кажется, убедила его в том, что его долг — исполнить мою просьбу. Его будут мучить сомнения, но он поступит так, как я велела. Я не просто надеюсь на это, я в этом уверена, потому что слишком хорошо его знаю.