— Эпидемия или ересь, так?

— Вот именно! И в обоих случаях руководствовались одним желанием: очистить.

Монахи замолчали, обдумывая варианты, но вскоре Бенжамен решился задать своему старшему другу вполне конкретный вопрос:

— Как вы думаете, когда его сжигали, он был уже мертв?

Брат Бенедикт отозвался не сразу.

— Друг мой, ответ на ваш вопрос зависит от того, какую версию событий мы примем. Живьем в то время сжигали только еретиков, чтобы, пока не поздно, очистить их падшие души. А заразных больных предавали огню после смерти, заботясь исключительно о здоровье окружающих. Поступать иначе было преступно и бессмысленно. Поэтому можно было бы принять версию о кремации post mortem. [5]В противном случае — ересь, суд инквизиции, приговор… Короче, это потянуло бы за собой множество событий, которые не могли пройти незамеченными. Мы бы неизбежно знали о них.

Бенжамен громко сглотнул.

— Наш отец де Карлюс был примерным католиком, в его «Хрониках» нельзя найти ничего, что заставило бы усомниться в чистоте веры настоятеля. Но слабость версии об эпидемии, единственной, которая у нас остается, состоит в том, что я вынужден ее категорически отвергнуть.

Послушник удивленно распахнул глаза. В глубине души он хотел бы верить в возможность эпидемии, уже верил, а его напарник почему-то в ней усомнился.

— Мой мальчик, — продолжал брат Бенедикт, отвечая на невысказанный вопрос, — должен признаться, что я давно отказался от этой красивой гипотезы, а не сказал вам об этом потому, что хотел, чтобы вы сами убедились в ее несостоятельности. Поймите меня правильно, найти доказательство, до такой степени сужающее область поисков, — большая радость, и я не хотел вас ее лишать! Тем более что доказательство было у вас под рукой! У меня и в мыслях не было упрекать вас за то, что вы его не обнаружили, но я думаю, что пора вам узнать все, что знаю я, чтобы не идти по ложному следу. Это особенно важно теперь, когда мы обнаружили сожженное тело.

Как Бенжамен и подозревал, его напарник скрывал информацию! Сам юноша был как никогда расположен поделиться своим секретом, но последние слова большого монаха убили в нем это желание. Доверию был нанесен сильнейший удар, но молодой человек постарался скрыть свое разочарование за весьма неуместной улыбкой.

— Отец де Карлюс умер не от заразной болезни, — продолжал брат Бенедикт. — И причина всех смертей не в эпидемии. Я это утверждаю, друг мой, я абсолютно уверен. Мои сомнения рассеял сам отец Амори.

— Вы имеете в виду его «Хроники»? — недоверчиво спросил послушник.

— Да, самое их начало, можете проверить. После известного нам списка монахов он составил подробный перечень монастырского имущества. Помните?

Молодой человек кивнул, припоминая. Брат Бенедикт встал, порылся в бумагах на столе и вытащил маленький исписанный листок:

— Давайте я прочту вам, что он пишет об одежде: «Мы имеем шестнадцать сутан из льна, шесть в хорошем состоянии, а десять нуждаются в замене. Слишком старые и выношенные. Братья жалуются. Сам я одет не лучше, унаследованному мною одеянию больше двадцати лет».

Большой монах внимательно следил за реакцией Бенжамена, но тот, казалось, не понимал, что это значит.

— Ну же, мой мальчик! Я уже все вам сказал! — почти крикнул он, размахивая клочком бумаги.

Послушник помотал головой:

— Ну конечно! Их бы все сожгли! Никто не стал бы сохранять одежду заразных больных!

— Слава Богу! Вы меня едва не разочаровали! Если бы несколькими годами раньше в монастыре случилась какая-нибудь эпидемия, все сутаны были бы сожжены и заменены новыми и отец Амори получил бы запас новой или почти новой одежды! Стало быть, старая сутана, на которую он жалуется, — это сутана его предшественника. Поверьте мне, хотя одежда в то время была дорога и ее трудно было достать, никто не стал бы мелочиться, если бы речь шла об эпидемии. Все, к чему прикасался больной, отправилось бы в костер вместе с ним. Все без исключения.

— Вы правы, — согласился Бенжамен, обиженно улыбаясь, — я вполне мог бы догадаться и сам. Но что это нам дает теперь? Почему, черт возьми, был сожжен отец де Карлюс?

— Его никто не сжигал, вот и все!

— Вы смеетесь надо мной?

— Ни в коем случае. Если его никто не сжигал, значит…

— Вы хотите сказать… самоубийство?

— Если у вас есть иное объяснение, я весь внимание.

Это было очень похоже на правду.

Лежа в постели, Бенжамен в который раз обдумывал ситуацию. Возможно, он сам этого не знал — у него вошло в привычку размышлять вслух. И если бы мимо его кельи сейчас кто-нибудь прошел, то решил бы, что послушник читает молитву.

В каком-то смысле это так и было: Бенжамен искал истину, как монах ищет Бога.

— 1213 год: в монастыре двенадцать монахов во главе с аббатом де Карлюсом. 1216-й: приезжает знаменитый брат Лоран, рисовальщик, архитектор, заменив умершего монаха. До сих пор все идет хорошо. Затем одиннадцать монахов умирают, смерти избегает только отец де Карлюс. Почему? Мы не знаем… Если предположить, что суд, о котором говорится в моем документе, действительно имел место в монастыре — ничто не дает нам права утверждать это, — то какую роль он сыграл в этой истории? Замурованный преступник был монахом? Он первая жертва? Но как мог он быть монахом? Тот, кто писал между строк отчетов, упоминал об осужденном в среднем роде… Скорее всего кто-то посторонний… Но что ему здесь было надо и что он совершил, чтобы заслужить такую казнь? А его сообщник? Вот он вполне мог быть монахом… Его поймали? Или ему самому пришлось убивать, чтобы освободить замурованного? Нет! Надо остановиться, — уговаривал себя Бенжамен. — Еще рано думать о возможной взаимосвязи этих событий. Когда? Когда же обитатели монастыря исчезли, испарились, а вместо них появились другие?.. Вероятно, где-то в конце 1222-го или в начале 1223-го, — продолжил он, немного подумав, — потому что, во-первых… после 1222-го мы не находим больше ни одного чертежа брата Лорана. Это ничего не доказывает, но брат Бенедикт прав: когда у человека такой талант, он не может перестать проявляться без веской причины. А смерть — причина веская.

Во-вторых, в 1222-м появился этот Амори… первый заместитель… Это точная дата. Мы не знаем, откуда она стала известна брату Димитриусу, но тот черным по белому записал ее сорок три года спустя.

Что происходило между 1222 и 1226-м? Отец де Карлюс продолжал потихоньку принимать новых монахов вместо прежних. Он подбирал людей… похожих, скажем так, примерно того же возраста, давал им новые имена и обязывал молчать о времени их поступления в монастырь. Как ему удавалось делать так, что никто ни о чем не догадывается? Загадка! Но будем помнить об обете молчания… За год эти люди обменивались парой слов, не больше.

Наступает 1226 год… Отец де Карлюс кончил жизнь самоубийством. Может быть, он не был ни в чем виноват, но считал себя ответственным за произошедшую катастрофу. Но прежде он вызвал к себе того, кто должен был сменить его в кресле настоятеля, и доверил ему какую-то часть тайны. Преемник был выбран не случайно. Амори — человек долга, но очень слабый и суеверный. Отец де Карлюс напугал его и был уверен в том, что тот будет молчать.

Период с 1226 по 1264-й. Долгое правление отца Амори, который сдержал данное слово. Между тем его преемник, отец Димитриус, узнал дату его поступления в монастырь: 1223 год. Утечка информации, не имевшая серьезных последствий, потому что отец Димитриус тогда не имел доступа к «Хроникам» своих предшественников. Он не знал, что существовал другой брат Амори, который проживал в монастыре еще в 1213-м.

1264-й: умер отец Амори. Он не выдержал и дал понять в своем завещании, что всю жизнь хранил некую тайну. Какую тайну? Самоубийство отца де Карлюса, конечно, но было еще что-то… Что?

А мраморный шар? Он точно принадлежал отцу де Карлюсу. Но сам ли он хотел унести его с собой в могилу, или это Амори положил его туда, чтобы навести нас на след?