Я даю им отсрочку, такую же, какую они дали своей жертве, и обещаю жизнь взамен. Надо помочь им одуматься, ибо я не смирюсь.

Однажды я уже допустил гибель этого существа. Во второй раз я не перенесу ни такого горя, ни такого стыда.

Anima mea, tu que scis, ito dicere Deo». [8]

Брат Бенедикт медленно положил листок на стол, словно желая дать себе время подумать.

— Это все? — прошептал он.

Бенжамен отшатнулся скорее оскорбленно, нежели удивленно, но большой монах продолжил свою речь прежде, чем послушник успел высказать свое возмущение.

— Не надо делать такое лицо! Я вас дразню! Просто великолепно. Непонятно только, с какого конца к этому подступиться! Вы говорите, что это писал брат Шарль. Откуда такая уверенность?

Бенжамен приподнял толстую книгу, лежавшую на углу стола, и вытащил из-под нее несколько маленьких листков бумаги. Он предусмотрительно захватил с собой пять годовых отчетов, предшествовавших странице с 1226 годом.

— Посмотрите, — сказал он, протягивая их собеседнику, — посмотрите на почерк того, кто составлял баланс в 1221 и 1222 годах! А теперь сравните его с тем, которым написан рассказ, обнаруженный между строк отчетов за годы с 1226-го по 1230-й.

Брат Бенедикт склонился над листками, дабы во всем убедиться лично.

— И в самом деле, сомнений быть не может. Но вот что я думаю, — добавил он, помолчав, — если у брата Шарля было время составить баланс за 1222 год…

— Значит, в начале 1223 года он был еще жив, — подхватил послушник. — Ведь итоговый отчет составляется после окончания года. А поскольку здесь мы имеем дело с основными статьями бюджета, а не с текущим балансом, наши выводы верны как никогда. Тогдашняя община обязана была сохранять в своем архиве только общие данные. Из экономии, иначе для чего такие документы? Но брат Шарль имел возможность составить баланс только на самом последнем этапе, когда окончательные подсчеты, гораздо более подробные, были уже сделаны, тщательно проверены и утверждены настоятелем. Из этого я делаю вывод, что ему требовалось некоторое время. Следовательно, мы с большой долей вероятности можем предположить, что этот кусочек пергамента был заполнен самое раннее в конце января, а скорее всего в феврале 1223 года.

Опершись обеими руками на стол, большой монах возбужденно потирал подбородок, готовясь сделать свои первые выводы.

— Остановите меня, если я скажу какую-нибудь глупость, — кротко начал он, как бы размышляя вслух. — Коль скоро нам известно, что, скажем, 1 февраля 1223 года брат Шарль был еще жив и что первый «заместитель» появился в монастыре 6 июня того же года, тогда этот процесс… и судьбоносная третья ночь… могут располагаться только между двумя этими датами.

— Я не мог бы выразиться точнее, — согласился послушник. — Надо будет внимательнее изучить «Хроники» брата де Карлюса за этот промежуток времени. Пока мы не нашли там ничего, что могло бы нам помочь, согласен, но должно же там быть хоть что-нибудь, способное навести нас на верный путь. В самом деле! Нельзя ведь начать вести записи на следующий же день после такой бойни и ничем себя не выдать. Хотя бы перо должно было дрожать…

— Может быть, мой мальчик, все может быть… Но, надо думать, у него для нас еще много сюрпризов. Не будем забывать о его силе! Рука же его не дрогнула. Коль скоро он — единственный, кто остался в живых, то он же и… последний убийца.

Воцарилось ледяное молчание, прерванное через некоторое время братом Бенедиктом:

— По сути дела, мы не можем сказать, что брат Шарль подтверждает вашу последнюю версию.

— Вы слишком добры, брат мой, — прервал его послушник. — Голосовало одиннадцать человек вместо двенадцати! Лучше скажите просто, что я запутался.

— Прошу прощения! Мы запутались! Я думал, у нас все должно быть общим! Беру на себя часть ответственности за ошибку, вкравшуюся в вашу историю о двенадцати судьях. Для меня все это так же неожиданно, как и для вас, а то, что де Карлюс бросил черный шар, — в особенности! И потом… мне понравилась история о кастрированном привратнике!

— Нет! — сухо прервал его Бенжамен. — Вы никогда не верили в то, что нашим осужденным мог быть Вилфрид.

Произнося эти слова, Бенжамен тер уставшие глаза, но, несмотря на это, заметил, что большой монах вздрогнул, выронив карандаш, который машинально вертел в руках. Здоровяк нагнулся поднять его и проделал все это настолько медленно, чтобы успеть прийти в себя.

— Я сомневался, это правда! — признался он, разгибаясь. — Но разве у меня были доказательства, чтобы хотя бы попытаться опровергнуть вашу гипотезу? Нет! Мне оставалось только ждать, сумеете ли вы меня убедить! К несчастью, сегодня придется смириться с очевидным. Ваш Вилфрид не мог быть тем осужденным. В самом деле, я не очень представляю себе, как он мог продолжать жить подле де Карлюса, приговорившего его к смерти. Эта версия не выдерживает критики! Привратник скорее всего был нанят уже после всех событий, выбран из числа многочисленных убогих и калек, которые в те времена искали убежища в монастырях. Заметьте, не случайно этот человек был нем и отталкивающе уродлив! Идеальный помощник настоятелю в его тайном предприятии по воссозданию общины, не так ли?

Бенжамен подумал, что с его собеседником трудно было не согласиться. Теперь и он сам пришел к тому же выводу. Если отец де Карлюс бросил черный шар, то оставалось очень мало шансов на то, что Вилфрид был тем несчастным, и еще меньше шансов, что этот несчастный смог избежать смерти. Но оставалась еще одна гипотеза, объясняющая возможность такого невероятного стечения обстоятельств. «Мало шансов» не значит «исключено». Брат Бенедикт слишком поспешил со своим утверждением, что «Вилфрид не мог быть тем осужденным». Такая поспешность была на него не похожа и только подтверждала сомнения, зародившиеся у Бенжамена накануне, когда большой монах веско заметил: «До тех пор, пока не будет доказано обратное». В этих словах было слишком много иронии. Именно эта ирония давала основания предполагать, что их автору известно что-то, что позволяло ему быть уверенным: Вилфрид здесь ни при чем.

Послушник пришел к выводу, что цвет шара, которым проголосовал де Карлюс, должен был вполне устроить брата Бенедикта. Это позволяло ему утверждать, что Вилфрид не имеет к этой истории никакого отношения, и без всякой необходимости приводить доказательство, которым он располагал. А улика, судя по всему, была неопровержимая. Следовательно, надо было во что бы то ни стало поддерживать хрупкую версию о Вилфриде, помилованном де Карлюсом. И кто знает, может быть, если Бенжамен будет настаивать, большой монах не выдержит и раскроет наконец то, о чем так упорно умалчивает.

— Мне кажется, вы слишком категоричны, брат мой, — заметил молодой монах. — А вы ведь не из тех, кто легко дает себя переубедить. Я могу предложить еще одно вполне приемлемое объяснение тому, что двое выживших — все-таки именно де Карлюс и Вилфрид. Пусть оно прозвучит не слишком убедительно, но мне не терпится выслушать ваши возражения! Вот послушайте: Вилфрид и есть тот чужак, которого поймали в стенах монастыря; его обвиняют не знаю уж в каком преступлении и приговаривают к смерти десятью голосами против одного. Брат Шарль, единственный защитник, обязанный ему, судя по всему, жизнью, не может смириться с таким приговором. Он решает во что бы то ни стало освободить несчастного. Ему это почти удается, но тут он попадает прямо на де Карлюса. Я оставляю брата Лорана за скобками, потому что не знаю, какую позицию он занял и что с ним сталось на самом деле. Таким образом, остаются только отец де Карлюс и Вилфрид, который, без сомнения, не принимал участия в схватке. По логике вещей настоятель должен был бы избавиться и от этого несчастного. Особенно теперь — ведь аббат должен был бы злиться на калеку еще больше, считая его виновником трагедии. Но давайте задержимся на минутку на этой судьбоносной встрече. Кто нам сказал, что Вилфрид, пусть даже и немой, не мог вразумить настоятеля прежде, чем тот его прикончил? Доказав свою невиновность, например, или указав на виновного, или еще чем-нибудь? Назвав свое имя, наконец…