Возможно, я далек от истины, но в моей гипотезе есть своя логика. По крайней мере до этого момента. Потом перед нами встает очередной щекотливый вопрос: каким образом были набраны остальные монахи?

В моей версии еще много вопросов. Когда и как появились в монастыре новые насельники? Теоретически — между 1223 и 1226 годами, но можем ли мы это утверждать с уверенностью?

Что им сказали? Что скрыли? Знали ли они о том, что замещают собой исчезнувших, или ими просто манипулировали?

Понимаете, я ждал вас не для того, чтобы просто проверить свою версию. Я ничего не утверждаю, но ищу факты, чтобы либо подтвердить ее, либо опровергнуть.

Брат Бенедикт тяжело вздохнул, подчеркнув тем самым последние слова. Ему надо было успокоить собеседника.

— Не важно, разделяете ли вы мою гипотезу или нет. Сегодня вы благодаря возложенному на вас послушанию единственный, кто способен продвинуть вперед наше расследование в том или ином направлении, потому что я уверен: в архивах мы обязательно что-нибудь отыщем. Итак, я жду от вас согласия продолжить расследование, сосредоточив внимание на том, чтобы прояснить судьбу братии. Тут, как мне кажется, следует обратить внимание на три основополагающих вопроса.

Во-первых, есть ли письменные свидетельства этой даты, если, конечно, она имела место? Другими словами, возможно ли отыскать в текстах, относящихся к 1223 году или чуть более ранних, которые вы сможете перевести, признаки страха, тревоги или просто перемены привычек? Я знаю, что там не может быть документов, текстов личного характера, рассказывающих о повседневной жизни обители, потому что только настоятель имел право писать об этом, но кто знает? Может быть, изучая сборники псалмов и песнопений, вы обнаружите в них какую-то необычную молитву.

Во-вторых, что случилось с талантливейшим братом Лораном? Как вы заметили раньше, не сохранилось ни одного его рисунка после 1222 года. Почему? Есть ли этому иное объяснение, помимо исчезновения? Может быть, он потерял руку? Ослеп? А вдруг вы отыщете клочок бумаги с его наброском, датируемый 1230 годом! Представьте, какие последствия может иметь подобное открытие! Не знаю, продвинемся ли мы вперед, но в этом случае точно сможем отвергнуть мою гипотезу.

И наконец, я хотел бы, чтобы вы занялись загадкой, о которой мы говорили только что. Я старался предложить приемлемые версии, но точного ответа у нас все еще нет. Каким образом, черт побери, отец Димитриус узнал, что отец Амори поступил в монастырь в 1223-м? Хороший вопрос! Случайность или исповедь?

Возможно, отец Димитриус взял эту дату из какого-то письменного источника. Не будем забывать, что с него-то все и началось. Я могу даже указать вам направление поисков. В библиотеке лежат завещания всех наших настоятелей с самого дня основания монастыря. Вы мне не поверите, но я так и не смог заполучить завещание отца Амори! Кто знает? Может быть, нам повезет и оно преспокойно лежит где-то в глубине ваших ящиков?

Вот, друг мой, что я собирался сказать вам сегодня. Я хотел, чтобы вы поняли, почему я называю де Карлюса могильщиком. Как видите, эта мрачная версия — плод логических построений. Она недостаточно полна и может быть оспорена. Может быть, одиночество и гордыня вынудили меня пройти мимо другой, столь же очевидной истины.

Вы можете оспорить мои доводы. Более того, я настоятельно прошу вас об этом. По правде говоря, сила нашего союза заключается в спорах и разрешении противоречий. И поверьте, я буду счастливейшим человеком, если вы принесете мне нечто, что вынудит меня переменить свое мнение. Не сомневайтесь в этом. Возможно, время скрывает от нас что-то иное, а не ту ужасную драму, которая мне мерещится.

Бросив на собеседника пристальный взгляд, брат Бенедикт поднялся и похлопал юношу по плечу.

— Ступайте, мой мальчик! На сегодня достаточно. К тому же мне кажется, что нам следует быть более осторожными и не встречаться до тех пор, пока вы не обнаружите что-то новенькое.

Удачи вам, будьте внимательны и настойчивы. Теперь все зависит от вас.

Для благоразумного монаха время было слишком уж позднее.

На обратном пути Бенжамен был не так осторожен, как раньше, настолько он был поглощен вопросом, который так и остался незаданным. Он пробормотал вслух:

— При чем тут мой псевдопалимпсест, судебный процесс, замурованный человек?

В эту ночь он опять заснул с большим трудом.

Сразу после окончания утреннего богослужения Бенжамен, как обычно, отправился к настоятелю за ключом от зала, в котором работал и куда никто, кроме него, не имел права входить. Он должен был каждый вечер по окончании рабочего дня класть ключ аббату на стол и забирать его утром. Отец Антоний категорически на этом настаивал. Он знал, что монахи любопытны и ящики, полные документов, легко могут кого-нибудь соблазнить. Следовало поставить себя на их место. До пожара, причины которого так и остались невыясненными, большинство монахов даже не подозревали о существовании подобного сокровища. Во многих головах, несомненно, созрел один и тот же вопрос: почему, черт побери, брат Рене никого не подпускал к этим старым бумагам, не имеющим, как он утверждал, никакой ценности?

Отец Антоний поспешил предупредить всех, что не желал бы, чтобы кто-нибудь появлялся в большом зале без его благословения. Он считал, и не без оснований, что посетители могут нарушить тот весьма приблизительный порядок, который удалось-таки навести Бенжамену. Он просил братию проявить выдержку и пообещал, что как только все будет описано и отреставрировано, архив поступит в свободное пользование.

У брата Бенедикта было свое объяснение этому новому запрету. Настоятель закрывал доступ к архивам потому, что не хотел, чтобы большой монах совал туда свой нос.

Установился ритуал ежедневных встреч настоятеля и послушника. По утрам они почти не разговаривали. Бенжамен стучал в дверь, входил и несколько минут ждал, застыв в молчании перед письменным столом, словно солдат, вызванный к командиру. Отец Антоний, сидевший напротив в кресле и что-нибудь читавший или писавший, выжидал несколько минут, прежде чем удивленно взглянуть на вошедшего. Бенжамен так и не понял, зачем ему это было надо. Потом, сделав вид, что вспомнил о цели его визита, настоятель кивком головы указывал на лежавший на углу стола ключ. Бенжамена это ни капельки не раздражало, он получал удовольствие от спектакля и с любопытством следил за малейшими изменениями в привычном сценарии.

По вечерам аббат, напротив, становился гораздо более общительным и пользовался вынужденным визитом послушника для того, чтобы задать тому несколько вопросов. Впрочем, и они почти всегда повторялись. Потирая рукой двойной подбородок, над которым громоздился толстый приплюснутый нос, настоятель интересовался, чем юноша занимался днем, как далеко продвинулся в своей работе, не столкнулся ли с какими-нибудь неожиданными трудностями. Он не требовал подробных ответов, однако этот неформальный отчет позволял ему следить за успехами своего подопечного.

Бенжамен охотно отвечал, потому что до сих пор ему нечего было скрывать, кроме обрывка малопонятной истории, записанной между строк старого годового баланса.

В то утро Бенжамен устремился к своим ящикам с еще большим рвением. Брат Бенедикт его убедил. Среди гор разнообразных документов обязательно должно было скрываться нечто, достойное внимания, малость, способная подтвердить или опровергнуть ужасную гипотезу. Вот только об одном он позабыл: возможно, он уже нашел эту самую малость, но предпочел утаить.

А что делать, если ему снова повезет?

Бенжамен быстро просмотрел содержимое ящиков, относящихся к начальному периоду существования обители. Большинство лежавших там документов были написаны на пергаменте, на велени, но попадались и бумажные листы. В то время бумагой почти не пользовались, и потому, что она была редкостью, и потому, что считалось, что она хуже сохраняется. Как правило, ее не использовали для составления важных документов, что в конечном счете оказалось правильным, потому что кожи перенесли все испытания гораздо лучше.