Почерк был тот же. Послушник тотчас понял, что это означало. Балансовый отчет составляется только по истечении года, и если брат Шарль успел составить отчет за 1222 год, это значит, что в начале 1223 года он все еще занимал должность счетовода.

Отчет за 1223 год подтвердил опасения Бенжамена: его составлял уже не брат Шарль. Как и следовало ожидать, его тоже не стало. Но имя того, кто писал отчет за этот и за два последующих года, было также известно. Брата Шарля заменил отец де Карлюс, и это неудивительно. После того, что стыдливо можно было назвать событиями, ему пришлось лично вести отчетность до самой своей смерти.

Бенжамен еще немного помедлил. Приближался момент истины. Манускрипты, которые он жаждал увидеть, должны были быть рядом, но их могли и вынуть из связки.

Он резко перевернул страницу, датированную 1225 годом.

Его первой мыслью была мысль о бутылке с водой. Молодой человек наклонился проверить, стоит ли она на прежнем месте у ножки стола. Не спуская глаз с новой страницы, опустил руку и поднял бутылку на стол, несмотря на царивший там беспорядок, без труда отыскал кисточку, тщательно ее разгладил и обмакнул в воду. С бьющимся сердцем, словно вдохновенный художник, который знает, что следующий мазок изменит всю картину, он осторожно провел кистью под первой строкой отчета за 1226 год от Рождества Христова.

Как и в первый раз, на листе сразу же проступили невидимые ранее слова. Бенжамен закрыл глаза, сдерживая слезы радости. Когда он снова раскрыл их, то не смог удержаться и произнес вслух первое предложение. Оно было коротким, но значительным: «Anima mea, te testificor». [7]

Молодой человек не стал читать дальше, решив ради удобства сначала проявить все фрагменты, а потом перевести одним махом. Он смочил водой промежутки между строками на первой странице, потом на следующей, а затем и на странице, относящейся к 1228 году. Дойдя до конца этой страницы и перевернув ее, он обнаружил, что дальше следует год 1230-й. К счастью, из связки по одному только Богу известной причине вылетел лишь найденный им лист, и теперь Бенжамен мог рассчитывать восстановить весь текст.

Но очень скоро, уже на последней трети отчета за 1230 год, он обнаружил, что слова перестали проступать. Для очистки совести Бенжамен смочил несколько строк в отчете 1231 года, но ничего больше не обнаружил.

Бенжамен разрезал веревочку, соединявшую страницы, вынул четыре листа, сложил их по порядку и начал читать.

Закончив, медленно поднял голову. Взгляд метался в поисках опоры, но так и не смог ни на чем остановиться.

— Де Карлюс бросил черный камень, — вот все, что он смог выдавить из себя.

Прежде чем приступить к письменному переводу, Бенжамен раз десять перечитал всю историю с начала и до конца. Его последняя версия, стройностью которой он так гордился, была почти разбита, но радость оттого, что нашелся полный текст, была гораздо сильнее разочарования. Он взвешивал каждое слово, стараясь передать брату Бенедикту мельчайшие оттенки смысла. Он чувствовал себя виноватым, что возвел накануне напраслину на большого монаха, но так и не смог окончательно отрешиться от подозрений на его счет. Несмотря на это, мысль о том, чтобы скрыть от напарника обретенное сокровище, даже не пришла ему в голову. Молодой человек хотел как можно скорее поделиться с ним своим открытием, потому что хотя он и подобрался совсем близко к разгадке, но все еще нуждался в помощи.

К счастью, вечером брат Бенедикт наконец появился в трапезной. Бенжамен, заметив, как тот усаживается на свое обычное место в противоположном ряду справа, приложил все усилия, чтобы не показать испытанного облегчения. Когда большой монах налил себе полный бокал вина, подавая своему компаньону условный знак, Бенжамен спокойно ответил тем же, даже не взглянув в его сторону. Главное, подтверждение было получено. Бенжамен улыбнулся: брат Бенедикт и не подозревал, что его ожидает.

Этим вечером большой монах явился раньше обычного, но Бенжамен не позволил ему застать себя врасплох. Как только закончилась последняя служба, он тотчас направился в свою келью готовиться к предстоящей встрече. Прошедший день был слишком удачным, а радость слишком сильной, и он не желал лишать себя еще одного, последнего удовольствия.

Он решил немного помучить напарника, прежде чем все ему выложит.

Как только брат Бенедикт вошел, молодой человек предложил ему стул и заговорил, не давая гостю и рта раскрыть:

— Ну что, брат мой? Мне стало известно, что наш аббат сумел-таки вас отловить вчера ночью. Кажется, вы были в маленькой часовне?

— Вы хорошо информированы, друг мой, — ответил монах, которого все это очень забавляло. — Добрейший отец Антоний нашел меня у алтаря святого Франциска, где я молился о прощении моих бесчисленных грехов, прежних и новых! Конечно, я немного запыхался, потому что пришлось бежать, чтобы оказаться там раньше него, но, кажется, мне удалось-таки поговорить с ним так, что он ничего не заподозрил. В этом исключительно ваша заслуга: я успел получить от вас великолепный урок драматического искусства.

— А не будет ли нескромным спросить, что ему от вас было надо?

Брат Бенедикт улыбнулся еще шире:

— Ничего особенного, успокойтесь. Вы же знаете, что наша колокольня нуждается в серьезном ремонте. Так вот, он послал меня вести переговоры с приглашенной нами фирмой относительно сметы и расценок. Настоятель посчитал, что я понимаю в этом больше всех, хотя это здесь совсем не трудно, между нами говоря. Я приятнейшим образом провел время вне монастырских стен. Надо сказать, что мы затеваем большую стройку, так что подрядчики приняли меня очень хорошо. После того как мы все обсудили и я подтвердил заказ, меня сначала повели в хороший ресторан, а потом отвезли на разрушенную старинную ферму, камни от которой пойдут на ремонт. Что вы об этом скажете?

— Я вам почти завидую, — ответил послушник.

Большой монах не смог оценить истинное значение слова «почти».

— Ну a вы? Зачем он вызвал вас в такую рань, что он собирался вам сказать?

Бенжамен приготовил ответ на этот вопрос заранее.

— Меня тоже побаловали, если можно это так называть! Меня вызвали для уборки в хорошо известном вам месте, в той комнатушке, что примыкает к кабинету настоятеля. Отец Антоний решил наконец навести там порядок. Как видите, сегодня мы оба выполняли особые поручения, каждый в своей любимой области, и мы оба в конечном счете прекрасно провели день.

Бенжамен нарочно добавил в свои слова малую толику досады, желая ввести собеседника в заблуждение. Внутренне он почти поверил в то, что говорил. Может быть, он действительно был прирожденным актером, не нашедшим своего призвания? А игра, которую он вел, оттягивая момент, когда можно будет все рассказать товарищу, вызывала в нем почти такие же сильные чувства, как те, что он испытал, обнаружив среди бумажного барахла связки драгоценных отчетов.

Бенжамен подумал, что в этом и заключается удовольствие делать подарки: всячески оттягивать момент вручения желаемого, зная, что очень скоро тот, кому предназначен твой дар, удивленно замрет, широко раскрыв глаза от восхищения.

Продлевая таким образом собственное удовольствие, Бенжамен в некотором смысле предавался греху сладострастия.

— Зависть — дурное чувство, — заметил брат Бенедикт, все еще ни о чем не догадываясь. — Испокон веков самая тяжелая работа достается послушникам, а редкие дела на воле — старым монахам вроде меня. По-моему, это правильно. Ну что, кладовка пробудила в вас приятные воспоминания?

— Я вспомнил одну из самых значительных страниц моей монастырской жизни! — заверил его Бенжамен, улыбаясь. — Но вы меня не так поняли. Я не жалуюсь на работу, которая мне поручена, напротив, у меня нет ни малейшего желания куда-нибудь выходить. Особенно теперь, — заключил он, сделав несколько театральную паузу.