В понедельник Мик вернется в офис. Я расскажу ему о подлых трюках Питера и о том, как несправедливо требовать от меня, чтобы я потратила драгоценный недельный отпуск на отдых в Сентер-Паркс. Он меня поймет.

Конни снова плюхается на кушетку. Я обращаю внимание на то, что покрывающая ее серая оленья кожа испещрена многочисленными брызгами и пятнами. Конни, похоже, утратила аккуратность. Прежде она с фанатичным старанием содержала в порядке свою мебель «Конран». Мне это в ней нравилось.

— У меня самой была такая неделя, словно я каталась на американских горках, — признается она.

Поскольку она не проявила сочувствия к моей проблеме, я испытываю соблазн никак не отозваться на ее фразу и не проявить никакого интереса. Однако меня так воспитывали и привили такие безупречные манеры, что они не дают мне возможности проявить невежливость.

— Правда? Как это?

Конни встает и закрывает дверь в детскую.

— Я снова встретила Джона Хардинга, — шепчет она. — Он опять пришел к школе — специально взял выходной, чтобы побыть со мной.

— Ну, это побило все рекорды.

— Самое страшное, что я поймала себя на том, что стала краситься, когда отвожу или забираю Фрэн из школы, на случай если встречу его у ворот.

Я с изумлением смотрю на нее, пока она рассказывает, что не пошла в свою студию, которую снимает за большие деньги два раза в неделю, чтобы работать над своими фотографиями, и вместо этого провела весь день с ним. Я не могу поверить, что она вновь готова вступить на ту же самую дорогу, которая ведет в никуда.

Ее улыбка становится просто торжествующей. Она взволнована и горда собой.

— Что-то изменилось. Я изменилась — стала старше и мудрее. Он по-прежнему великолепен, на него приятно смотреть. Он веселый, яркий, оригинальный, но утратил свою неотразимость.

— Как печально, — замечаю я.

Она смотрит мне прямо в глаза и медленно кивает:

— Да, по-своему жаль. Но тот факт, что мне удалось без труда устоять против его обаяния, говорит о том, что я становлюсь старше. Я хочу сказать, что отказ от привычки гоняться за разрушительными фантазиями — признак приближающегося среднего возраста, даже в большей степени, чем морщины и целлюлит, — со смехом говорит она.

— Конни! Ты не приближаешься к среднему возрасту. Ради бога, не говори так. — Я ужасно рассердилась на нее. Ведь если Конни приближается к среднему возрасту, значит, и я тоже. — Тебе всего лишь тридцать шесть, — напоминаю я. — А средний возраст пятьдесят.

— Многих ли ты знаешь людей, которые дожили до ста лет? — с усмешкой спрашивает она. Почему она перестала бояться старости? — Самое главное, что я лишила его покрова таинственности. Прежде наше положение было столь неравным, и теперь я испытала настоящее удовлетворение, давая ему понять, что больше не хочу его.

Я с изумлением смотрю на нее:

— Ты сказала ему об этом?

— И не раз.

— Неужели между вами не возникало никакого сексуального притяжения?

— Он пытался флиртовать, но я отгораживалась каким-нибудь рассказом о Флоре или Фрэн, главным образом упоминая не самые романтичные моменты, связанные с материнством, — о своем беспокойстве по поводу предстоящих прививок, об утомительных заботах, связанных с устройством ребенка в ту школу, в которую ты хочешь, о приучении детей к туалету. В общем, сама знаешь.

Я выставляю вперед руку, словно защищаясь и давая Конни понять, что она должна замолчать. Нет, я ничего не знаю о подобных вещах, а если бы даже знала, мне никогда не пришло бы в голову с кем-то их обсуждать, тем более с бывшим любовником.

Мне нравится Льюк, я испытываю к нему огромное уважение и, несмотря на перемены, произошедшие с Конни, по-прежнему считаю ее своей лучшей подругой, и я искренне рада, что Конни больше не испытывает влечения к своему бывшему любовнику. Так будет проще, и мне не придется снова брать на себя довольно утомительную роль наперсницы, поэтому я довольна результатом.

И все же…

Как правильно отметила Конни, ничто не говорит лучше о твоей зрелости, чем отказ от разрушительных привычек, особенно сексуальной одержимости, которая может угрожать твоему браку и семейной стабильности. Она опередила меня, а прежде я всегда была во всем первой.

Внезапно мне приходит мысль, что она, возможно, солгала, а на самом деле занималась с ним сексом до потери сознания, а теперь скрывает это от меня. С одной стороны, это было бы ужасно, но с другой — я испытала бы огромное облегчение. Не хочу приближаться к среднему возрасту.

— Но ты провела с ним целый день? — спрашиваю я.

— Да.

— Почему?

— Мне хотелось получить ответы на некоторые вопросы, я шесть лет ждала возможности задать их.

— Ты получила их?

— Нет, конечно. Когда я приближалась к потенциально сложному вопросу, Джон замолкал, а в конце концов заявил: «Не стоит задавать таких вопросов, детка. Тебе не понравятся ответы».

Изображая Джона, Конни говорила глупым голосом. Она действительно больше не любит его. Она готова смеяться над ним, а это еще в большей мере говорит об окончании взаимоотношений, чем ненависть.

— Похоже, некоторые люди никогда не могут стать взрослыми, — со вздохом замечает Конни.

Впервые я увидела нечто привлекательное в Джоне Хардинге, этом парне, который никогда не станет взрослым. Ура, мужчина в моем вкусе. Шучу. Хотя нечто вроде…

Конни предлагает заказать какое-нибудь блюдо навынос, но я отказываюсь, сославшись на необходимость выполнить какую-то срочную работу сегодня вечером, и, стараясь не выглядеть слишком невежливо, подхватываю плащ и поспешно направляюсь к двери. Сегодня вечером умерла связывавшая нас близость. Боюсь, что мы с Конни идем теперь разными дорогами, и я ощущаю печаль. Не могу себе представить, что наши пути когда-нибудь снова сойдутся. Я не могу найти удовольствие в домашних делах, заполнивших нашу жизнь. А ей никогда не будет дела до того, сколько денег я заработала за один день для компании X, да, пожалуй, и никогда не было. Мне нужно поскорее добраться домой, чтобы спокойно погоревать о нас.

Четверг, 19 октября 2006 года

Безусловно, было очень полезно научиться менять свечи зажигания и делать все прочее, но, как и предсказал Льюк, самым приятным в занятиях стали новые знакомства со Сьюзен и Хелен. Хелен уверенная в себе, яркая, живая и разговорчивая. Я очень удивилась, когда узнала, что она на три года старше меня, так как выглядит она лет на восемь моложе. Она прекрасно одевается и ведет светскую жизнь, наверное, это и ввело меня в заблуждение. Одно из самых приятных для меня в ней качеств — это то, что она считает меня такой же, как она. Я расцениваю это как комплимент в свой адрес. Ей кажется, будто я, как любая другая женщина, имею право пойти в кино или посетить новый модный ресторан. Она часто предлагает мне встретиться, чтобы вместе выпить или сходить в театр. Я с удовольствием приняла бы ее приглашение, но проблема в том, что она всегда приглашает меня в последнюю минуту — звонит в семь и спрашивает, не хочу ли я встретиться с ней в восемь. Я пыталась объяснить ей, что за такой короткий промежуток времени невозможно найти кого-то, кто посидел бы с детьми, и что мне неудобно внезапно бросать все намеченные дела, но она не понимает этого. Так что пока наши светские «тусовки» сводятся к тому, что мы пьем кофе после занятий, а это тоже чрезвычайно приятное развлечение, так что я не жалуюсь.

У нас со Сьюзен больше общего, хотя она почти на десять лет старше меня. Ее дочерям восемнадцать, шестнадцать и девять лет. Младшая, Хлоя, была незапланированным ребенком и стала той соломинкой, которая переломила хребет верблюда, по имени брак Сьюзен, то есть стала последней каплей, переполнившей чашу терпения ее мужа. Но она не испытывает сожалений по поводу рождения Хлои, наоборот, утверждает, будто появление на свет Хлои — самое прекрасное событие в ее жизни, и рассматривает его как новый жизненный виток в ее слишком устоявшейся и запрограммированной жизни. Сьюзен считает, что мужчина, рассматривающий рождение третьей дочери всего лишь как неудобство, которое помешает осуществлению его плана выйти на пенсию, — небольшая потеря. Она в разводе уже восемь лет и вполне довольна судьбой.