— Может, даже разок-другой сходишь на свидания, — добавляет Саймон.

Я ощущаю ужас и стыд, почувствовав, что этот разговор является лишь вершиной айсберга. Без сомнения, эти четверо уже сидели за другим обеденным столом, обсуждали меня, жалели и пришли к выводу, что в качестве моих «друзей» имеют право бросить мне в лицо свою неуместную и дерзкую точку зрения. Может, они обсуждали все это даже в присутствии Питера и Люси? Высказывали свое мнение по поводу моей печальной нестоящей жизни? Боже мой, какое унижение!

— Тебе скоро будет сорок, — напоминает Дейзи. — Что ты думаешь по этому поводу?

— Альтернатива старению кажется еще более ужасающей, — замечаю я.

— Это неправильно, что самым значительным событием твоей жизни становится выпуск нового DVD с мультфильмами Диснея, — продолжает Дейзи. — Ты даже не ходишь в библиотеку, разве что кому-то из мальчиков понадобится книга. Роуз, ты просто перестаешь существовать, — заканчивает она.

— Да, именно в этом и состоит материнство, Дейзи, но тебе этого не понять, — сердито отвечаю я, даже не смягчив свою реплику словами «пока» или «к сожалению». Мне хочется причинить ей такую же боль, какую она причинила мне. Я вижу, как Дейзи отпрянула. — А теперь, мне кажется, вам пора уходить, если не возражаете. Себастьяну и Хенри надо делать уроки, и им понадобится моя помощь.

Встав из-за стола, я скрещиваю руки на груди.

— Не стоит воспринимать это подобным образом. Мы беспокоимся о тебе, — говорит Конни.

Дейзи ничего не говорит, просто побелела как полотно. Саймон обнимает ее, словно пытаясь защитить, и ведет к двери. Льюк, опустив голову, принимается собирать детские игрушки, чашечки и книжки.

— Спасибо тебе за заботу, Конни. Когда мне понадобится кто-то, чтобы рассказать мне, насколько моя жизнь тривиальна и бессмысленна, буду знать, к кому обратиться.

— Мы этого не говорили, — стоит на своем Конни. Более чувствительная женщина уже сдалась бы и попросила прощения. — Ты сама так сказала, — уточняет она и направляется к двери.

Воскресенье, 10 сентября 2006 года

О, черт, нужно поскорее заняться сексом. Пришло время обратить внимание на частоту, а точнее, на недостаток частоты наших интимных отношений. Мы можем поздравить друг друга, если нам удастся переспать раз в неделю. Обычно в ночь на воскресенье, но и это не гарантировано. Вчера ночью, например, ничего не произошло, потому что по телевизору показывали хороший фильм. Что изменилось? Помню, с каким неистовством мы занимались любовью на работе в зале заседаний совета директоров, а затем еще находили возможность отправиться в гостиницу для более приятной встречи, прежде чем Пит должен был вернуться домой. Не могу поверить, что все это возбуждение происходило только оттого, что он был женат на другой. Нет, мы достаточно часто занимались любовью после того, как поженились. Черт, неужели это началось после рождения Ориол? Похоже, все неудобное и неприятное берет начало именно оттуда. Между прочим, вагина у меня не отвисла, я поддерживаю ее в упругом состоянии. И я уверена, у Пита нет оснований жаловаться по поводу моей наружности, он должен все еще меня желать. Многие женщины в подобном положении позволяют себе опуститься, но я по-прежнему раз в неделю хожу к парикмахеру, три раза в неделю — в гимнастический зал и регулярно посещаю спа-центры. Конечно, у нас обоих сейчас изнурительное расписание и мы больше устаем, но мысль о том, что Пит предпочитает как следует выспаться, а не переспать со мной, тревожит меня. Я пыталась извлечь пользу из утреннего великолепия, но удавалось едва добиться слабого отблеска, не говоря уж о великолепии. Я пробовала встречаться с ним во время ленча в надежде сделать это по-быстрому, но мы хватали только по сандвичу и кофе, а не тела друг друга. Я попыталась поздно вечером сделать ему массаж под заунывную музыку, но это обернулось полным бедствием — через несколько минут он уснул, а на следующее утро имел наглость поблагодарить меня, уверяя, что давно уже так хорошо не спал. А есть ли мне дело до его сна? Нет. Я беспокоюсь только о своей неудовлетворенной сексуальности и его убывающем либидо.

Хорошо, что Роуз сказала, что мальчишки не смогут сегодня прийти. Мне предстоит устранить только Ориол, чтобы устроить свои безнравственные дела. Я усадила ее перед телевизором с DVD и миской с сушеными абрикосами, затем, поколебавшись, вернулась на кухню, чтобы поискать попкорн. Абрикосы, конечно, полезнее для ее зубов и пищеварения и могут зарядить ее необходимой энергией, но не смогут достаточно долго удерживать ее интерес, чтобы я успела в полной мере получить удовлетворение.

Я отправляюсь в спальню и отыскиваю сексуальное белье. Нельзя сказать, что в моих ящиках с бельем завалялись унылые, серые вещицы. Нет, не нужно мне это безобразие, но у меня есть гарнитуры, которые скорее можно назвать женственными, чем сексуальными, а мы миновали то время, когда можно было надеяться, что тонкое женственное белье осуществит свой трюк. Не думаю, что мне уже пора обдумывать одеяние сиделки и трусы с отверстием на месте промежности, но черное кружево и пояс с подвязками — вполне то, что надо. Классика становится таковой вполне обоснованно. Я надеваю сапоги до колен со стальными каблуками и множеством пряжек от Гуччи и подхватываю плащ-тренч от компании «Берберри», он застегивается до самого подбородка и выдержан в стиле милитари, надеюсь, это возбудит Пита. Я нахожу его в кабинете, он дремлет с раскрытой газетой на груди.

— Ку-ку, — мурлыкаю ему в ухо. — Это кошечка в сапогах.

Он вздрагивает и просыпается.

— Я не спал, просто глаза устали.

Говорит словно какой-то дедушка. Отогнав эту мысль, я расставляю ноги и усаживаюсь к нему на колени, нежно трусь задом о его пах в надежде вызвать желаемый отклик.

— Ты куда-то идешь? — спрашивает он, протирая глаза и кивая на мой плащ.

Я наклоняюсь и целую его.

— Только что выходила, малыш. Там холодно. — Я это произношу глупеньким, с придыханием голосом в духе Мерилин Монро.

— Ты купила молока? — спрашивает он.

Я наклоняюсь и целую его снова. Это долгий, медленный поцелуй, и где-то в глубине меня что-то начинает шевелиться. Но это не чувство, вожделение — не чувство.

Питер осторожно отстраняется.

— Я не жалуюсь по поводу Евы, она кажется мне очень хорошей, но у нас осталось мало продуктов на уик-энд.

Я сижу, расставив ноги, у него на коленях, почти в костюме Евы и покусываю его ухо. Его рука падает на мое обнаженное бедро, и он поглаживает его, но у меня такое впечатление, будто он с отсутствующим видом пытается скорее согреть меня, чем приласкать.

— Люси, милая, если ты куда-нибудь пойдешь, купи мне, пожалуйста, шоколад. Хочется чего-нибудь сладкого. — Он откидывается в своем кресле, отстраняясь от меня, и похлопывает себя по животу. — Молоко и шоколад, кажется, нам больше ничего не надо? — Он улыбается мне, вызывая у меня состояние, в котором перемешиваются ярость, разочарование и нежность. Я спускаюсь с его колен и направляюсь к двери. Я, конечно, могла бы сбросить плащ на пол и предстать перед ним во всей своей красоте. Безусловно, такой намек понял бы даже Питер, но что-то останавливает меня.

Я чувствую себя униженной, отвергнутой и, хуже того, ощущаю себя незаметной. Впервые в жизни я чувствую себя неспособной выразить, чего я хочу. Просить, чтобы на тебя обратили внимание, — это уж слишком!

Я выхожу из дому и тороплюсь купить шоколад и молоко, радуясь возможности вырваться из душной атмосферы домашней жизни, превратившей моего мужа в кастрата. И меня совершенно не утешает, что мальчишка-подросток, который меня обслуживает, похоже, почувствовал, что под плащом у меня почти ничего нет. Его взгляд задерживается на моих сапогах, а затем плотоядно скользит вверх и вниз по телу. Он чуть не прищемил пальцы денежным ящиком, а протягивая мне сдачу, уронил ее. Но я нахожу этот эпизод сомнительным и совсем не смешным.