Судного дня.

В кровавых водах кишат, сражаясь с водоворотами и друг с другом, души тиранов. Поднятые ими брызги летят на пожухлые листочки деревьев, в которых томятся души самоубийц. Те брезгливо вздрагивают, когда на них попадают капли крови.

Переброшенный через поток понтонный мост раскачивается на волнах, содрогается от столкновения с мощными телами, стремительно скользящими в крови.

Забурлили воды, устремились к нам потоки ненависти и злобы, но, покорные воле маркиза Амона, опали, оставив на наших одеждах багровые капли.

Миновав седьмой круг, мы въехали в последнюю обитель мошенников – жуликов всех мастей и расцветок.

Потрескивают раскаленные сковородки, кипит в котлах олово. Перекидывающиеся в картишки бесы при нашем появлении вскакивают на ноги и начинают изображать активную деятельность. Видимо, за века сосуществования дурные черты грешников передались и их палачам. Мы мало похожи на ревизора, но чем черт не шутит, когда ангел спит.

Слоняющиеся по территории ада мошенники отмечены вживленными в лоб красными лампочками, которые вспыхивают каждый раз, когда души открывают рот или собираются что-то сделать.

– Чего это они? – удивился рыцарь печального образа.

– А это предупреждение, что они собираются сжульничать,- пояснил черт, потирая почетное клеймо на лбу.

– Жаль, у тебя такого нет,- заметил я, отворачиваясь от его рогатой морды.

– Так я…

– Пандемониум! – восторженно объявил маркиз Амон, взмахом руки охватывая величественный дворец, по роскоши с которым не сравнится ни одно строение

во всем известном мне пространстве.

Умопомрачительной высоты хрустальные башни украшены сияющими в отблесках вечного пламени алмазами. Изящные золотые перила навесных балкончиков, вымощенные хрусталем мостовые. Застывшие по периметру обсидиановые красные и черные фигуры гар-гулий, марширующие у поднятого дворцового моста многорукие великаны, закованные в платиновые доспехи и вооруженные плазменными мечами, и целые толпы придворной челяди, во всей своей пестрой показной рос коши вывалившие на балконы приветствовать триумфальное возращение маркиза Амона. Колышущееся море безобразных рыл, коим и подобия-то в земной зоологии не сыскать.

Выдохнула гидравлика опор, и мост мягко опустился, пропустив нас к воротам. Те немедленно распахнулись, явив взору огромную залу, увешанную портретами од-ного-единственного персонажа – местного владыки и освещенную множеством горящих свечей.

– Мы ехали-ехали,- констатировал Добрыня, когда повозка со скрипом замерла.- И наконец-то приехали.

– Это точно,- оскалился маркиз Амон.- Конечная остановка.

Дрогнули драпировки, собравшиеся громогласно завыли, залаяли, затопали копытами.

Через распахнутую расторопными дворецкими дверь в зал вошел Сатана Первый и Единственный собственной персоной, ради такого случая облачившийся в ритуальный костюм и прицепивший к поясу шпагу. Черный с отливом костюм эпохи Ренессанса, малиновый плащ, подбитый черным бархатом, с вышитой шелковыми нитями звездой-пентаграммой на спине.

– С возвращением,- радушно распахнув объятия, улыбнулся он, оскалив обе усеянные клыками пасти. Львиную и оленью.

– И этот пижон главный здесь? – удивленно спросила Леля.

И где только словечек таких нахваталась?

Правый львиный глаз Владыки ада дернулся, но он сдержал злость и елейным голосом стал дальше распинаться насчет того, как он рад нас видеть.

Крестик, подаренный отцом Дормидонтом, накалился и начал жечь кожу, просясь наружу. Что ж… испортим собравшимся пищеварение.

Опустив голову, зубами я ухватил за шнурок и потянул на себя.

Пока Сатана расписывал все «радости» своего гостеприимства, я наполовину извлек крестик из-за пазухи.

– Вспомнил! – неожиданно заявил Добрыня.

– Что? – спросила Ламиира. Как никогда прекрасная в гневе.

– Анус.

– Э-э-э… В смысле?

– Да он же. Анус.

– В смысле Янус? – изображая улыбку, уточнила оленья голова Сатаны.- Столь же двулик…

– Если бы я хотел сравнить с каким-то двуликим – сравнил бы,- перебил Сатану богатырь.- Я просто не хотел при барышнях выражаться,- несколько туманно,

но весьма прямолинейно и однозначно высказал свое мнение Добрыня.

Толпа замерла, чувствуя подвох, но еще не сообразив, в чем он состоит.

Сатана раскрыл пасть, громко сопя и медленно переваривая услышанное оскорбление.

– Кто-то испортил воздух или это у него изо рта так воняет? – во весь голос поинтересовалась Леля.

Да кто же такие вещи при всех говорит – нужно на ушко.

Ну вот, обиделся…

Взревев, Сатана обрушил на клетку удар огненного хлыста, в который преобразовалась полутораметровая шпага.

Минотавры рухнули ниц, закрывая рогатые головы руками и жалобно мыча. Нас основательно тряхнуло и опалило волной жара.

Перекушенная нитка выскользнула из моих зубов и, увлекаемая крестиком, заскользила по груди.

Следующий удар накренил клетку в обратную сторону.

Стальные обручи кандалов врезались в кожу, заныли выворачиваемые из суставов кости.

Крестик скользнул ниже. Припекая все ощутимее.

Приблизившись к клетке, Сатана обвел пленников долгим взглядом. Скрежет его зубов прокатился по залу, отдаваясь от высокого свода протяжным эхом. И столько злобы было в его глазах, столько ненависти, что металлические прутья покрылись изморозью, а нас сковало леденящим ужасом.

Пушок, в будущем величайший боец песьего племени (если ему суждено повзрослеть), встопорщил черную шерсть на загривке и, оскалив молочные клыки, выдавил из себя хриплое: «Тяв!»

Сатана раскатисто рассмеялся.

Задрожали огоньки свечей, зашипел плавящийся воск.

Нет, не понять врагу рода человеческого величия поступка щенка, не оценить отчаянной храбрости.

– Ты! – Сатана оскалился, вперив в меня торжествующий взгляд.- Как осмелился ты предать меня?!

Наверное, отчаянная храбрость – это заразно, потому что, вместо того чтобы покорно промолчать, оттягивая неизбежную развязку, я нашел в себе силы посмотреть в бушующее пламя дьявольского взгляда и дерзко ответить, прозрачно намекая на причину его собственного падения:

– Не я первый это начал.

До чего же печет…

– Ты умрешь медленно и мучительно,- пообещал он, увеличиваясь в размерах. Затем ударом руки вырвал прутья, разделяющие нас, и, склонившись к моему уху львиной головой, прошептал: – Ты прав, это я отправил тебя на смерть. Ненавижу слюнтяев. Впрочем, то, что ты уцелел при встрече с моими посланцами, оно и к лучшему. Я буду иметь удовольствие самолично, вот этими руками вырвать твое сердце.

Даже сквозь похмельную муть, все еще бродившую в моей голове, смысл сказанного проник в сознание, прояснив некоторые непонятные события, произошедшие со мной.

– И ты умрешь,- оставляя когтем царапину на белоснежной щеке суккубы, прошипел Сатана.- И ты, и ты…

– Если уж нам суждено умереть здесь,- произнес Дон Кихот Ламанчский,- то, надеюсь, в последней воле нам не откажут?

– А чего бы ты хотел, консервная банка? – На лице Сатаны появилась издевательская ухмылка.- Сигару, бокал изысканного вина?

– Святого Причастия.

Скрипнув зубами, Сатана отрицательно покачал гривастой головой. А оленья пропищала:

– Глупышка, но такой миленький…

И тут меня посетила шальная мысль, именно из-за своей безумности могущая осуществиться.

– А как насчет моего последнего желания? – поинтересовался я.

Сатана кисло улыбнулся:

– Тебе оно не поможет. Твоя душа навечно принадлежит мне.

– Собственно,- произнес я, кривя губы в улыбке, что должно было придать моей просьбе, наряду с имеющимся имиджем, требуемый оттенок.- Мне хотелось

бы получить удовольствие.

– Какое именно удовольствие? – оживился верховный Владыка ада.

– А какое меня может интересовать? – ответив вопросом на вопрос, я подвел всех присутствующих к ответу, который напрашивался сам собой.

– Похоть? – уточнил Сатана Первый и Единственный, блеснув клыками.