– Ну что ты, Жан-Пьер! Просто не могу сейчас.

– Почему? Что с тобой?

– Потом объясню… При встрече…

– Но когда? Когда мы увидимся? Когда ты приедешь?

– Пока не знаю… Прости, у меня сейчас дела…

– Ладно, я перезвоню.

– Сама перезвоню тебе вечером!

– Я хочу видеть тебя. Когда ты приедешь?

– Ты несносен, – заливисто засмеялась она, – как все французы.

Однако Настя не перезвонила ни вечером, ни утром, ни следующим вечером.

***

– Франция наводнена толпой, жаждущей рекламы. Этим господам до смерти хочется дать интервью. Много новых, ещё не известных никому имён, но они готовы платить нам, чтобы мы рассказали о них. Чтобы ты рассказал о них. Твоё имя, твоё слово, твоё внимание сразу сделают их известными, – говорил главный редактор.

Де Бельмонт слушал его и раздражался. Ничто и никто не мог в те дни раздражать Жан-Пьера больше, чем главный редактор. Любой разговор о работе выводил его из себя. За последнюю неделю работа стала ненужной, нелепой, бессмысленной. Могло ли вообще что-то иметь смысл, когда начинали рушиться надежды на встречу с Настей?

– Зачем ты говоришь мне всё это? – фыркнул де Бельмонт.

– У меня в столе лежат два заказа, Жан-Пьер. Эти люди хотят, чтобы ты делал с ними интервью. Они готовы раскошелиться.

– Кто они?

– Начинающие певички.

– Хорошо поют?

– Понятия не имею, – брезгливо пожал плечами главный редактор.

– Ты же знаешь моё правило: я пишу только о тех, кто интересен лично мне, – возразил де Бельмонт.

– Так познакомься с ними, послушай их, побеседуй. Может, они заинтересуют тебя?

– Лучше я проинтервьюирую полковника.

– Какого полковника?

– Который вышвырнул на днях свою жену из окна, – огрызнулся де Бельмонт. – Видел вчера телевизионный репортаж об этом.

– Брось. Раньше тебя не интересовали сумасшедшие.

– Теперь интересуют. Нам нужны сумасшедшие, чтобы мир не стал пресным и картонным. Нам нужны безумства, чтобы мы не превратились в роботов. Нам нужны чувства в конце концов!

– Жан-Пьер, что с тобой? Чем занята твоя голова?

– Любовью.

– Что? Ты серьёзно?

– Никогда не был так серьёзен, чёрт возьми! И вообще это моё дело. Не надо совать нос в мою личную жизнь!

– Разве я сую нос? Почему ты злишься?

– Ты не поймёшь… Мне надо уехать… Надо… Воздух нужен мне меньше, чем эта поездка.

Главный редактор нахмурился.

– Долго ли будешь отсутствовать? – спросил главный, постукивая пальцами по стоявшей перед ним чашке.

– Неделю.

– Далеко едешь?

Де Бельмонт не ответил, только сжал губы. Назови он Москву, любой из его окружения догадался бы, в чём дело.

– Что ж, ладно, Жан-Пьер… Только вот что я скажу тебе… Ты читал, что случилось с Тибо Демьяном?

– Читал. Почему ты спрашиваешь?

– Знаешь, что довело его до ручки?

– Что?

– Женщина. Несчастная любовь.

– Откуда ты знаешь? – насторожился де Бельмонт.

– Он заходил сюда перед тем, как устроить тот цирк.

– Заходил к тебе?

– Ты же оставил ему визитку. Он решил позвонить не тебе, а прямо в редакцию. Я пригласил его. Он перестал работать с военными, потому что влюбился. А она была отъявленной пацифисткой. Вот ради неё Тибо и сломал свою карьеру.

– Но он говорил, что ему не нравилось…

– Чушь. Всё ему нравилось. Он же авантюрист по натуре, разве ты не помнишь? Ползать в бронежилете под пулями и с упоением рассказывать об этом – вот его призвание. Он пошёл на поводу у своей девчонки. Кстати, она тоже молодая.

– Почему «кстати»? – процедил де Бельмонт.

– Прости, не так выразился. Тибо встретил молодую вертихвостку, она вскружила ему голову. Под влиянием момента он даже какой-то манифест антивоенный написал. Был скандал… А потом подружка сбежала от него.

– Почему?

– Почему сбегают молодые девчонки? Деньги у него кончились! Он стал искать работу, но без результата. Из военного ведомства кто-то кому-то позвонил, и для Тибо был почти всюду перекрыт кислород. Он начал пить. Ты видел его.

– Значит, он был у тебя.

– Был. Я предложил ему взяться за две темы. Он согласился, даже взял аванс. А через два дня устроил стрельбу. Подозреваю, что аванс он пустил на покупку револьвера.

– Вот, оказывается, как всё было… А я уже винил себя, что не дал ему денег.

– Если бы ты дал ему больше, он устроил бы стрельбу раньше.

Де Бельмонт опустил голову на руки.

– Я устал. Я отдыхал всё лето, а теперь у меня нет сил, – прошептал он.

– Даю тебе неделю. Не больше. Потом я сяду тебе на шею и не слезу с тебя, – жёстко сказал главный редактор. – Не хочу, чтобы ты сломался, как Тибо.

– Что?

– Да, из-за девчонки!

Де Бельмонт хотел ответить, но сдержался.

– Это было бы глупо и непростительно, – подвёл черту главный. – Странно, что сильные люди легко проходят через серьёзные испытания, но спотыкаются на сущей ерунде…

Перед вылетом в Москву де Бельмонт созвонился с Павлом Логиновым.

– Ты прилетаешь, Жан-Пьер? Вот здорово! Я встречу тебя.

В Париже произошла задержка, и самолёт вылетел почти на час позже, поэтому Логинову пришлось ждать. Но счастливая улыбка на его крупном бородатом лице не позволяла думать, что ожидание утомило его. Логинов был не только прекрасный режиссёр, он также умел хорошо играть. Дружба и гостеприимство требовали крохотных жертв, самым незначительным из которых было время.

– Здравствуй, Жан-Пьер! Здравствуй, мой дорогой друг! – Логинов расцеловал де Бельмонта в обе щеки, и заставил того поморщиться от уколов жёсткой чёрной бороды. – Наконец-то я смогу окружить тебя вниманием, как это делаешь ты во Франции.

– Спасибо, Павел.

– У нас с погодой не очень. Дожди зарядили, но вообще-то погода тёплая. Ты бывал в Москве раньше?

– Лет семь назад.

– Давненько. Я в Париж чаще наведываюсь, – засмеялся Логинов и вцепился в ручку чемодана де Бельмонта и быстрым шагом направился к выходу. Жан-Пьер пошёл за ним, придерживая на плече ремень сумки, в которой находился его ноутбук. На улице уже стемнело, светили фонари. Павел указывал куда-то рукой. – Нам туда, машина там…

В дороге Логинов много говорил, делился своими творческими замыслами, шутил, расспрашивал. Жан-Пьер с удовольствием слушал его, иногда отвечал, но больше молчал. Мелкий дождь стучал в стёкла. Асфальт казался зеркальным, огни фар и фонарей плавали по дороге мокрыми разводами. Облака мокрой пыли, поднимавшиеся из-под колёс, вились позади машин мутными шлейфами.

– У вас в дождливую погоду никогда не бывает грязно, как у нас, – посетовал Логинов. – Для Москвы непогода превращается всегда в бытовую катастрофу.

– Климат, – ответил де Бельмонт.

– Дело в другом, – засмеялся Логинов. – Но не будем об этом…

Въехав в пределы Москвы, де Бельмонт сразу заметил, что столица России заметно выросла вверх, приобрела новый лоск. В сравнении с тем городом, в котором он гостил семь лет назад, нынешняя Москва выглядела значительно шикарнее, эффектнее, помпезнее. Она вся светилась, сверкала, переливалась.

– Огромный город, – сказал де Бельмонт.

– К сожалению, величие города определяется не его размерами и не огнями рекламы, – возразил Логинов.

– Тебе не нравится Москва? – удивился Жан-Пьер. – Я недавно вернулся из Нью-Йорка, он тоже громаден, но он другой.

– Нью-Йорк и Москва – это разные миры. Америка развивалась естественно, а мы вылепливали себя в болезненных порывах ненужного подражания. Мы хотели быть похожими на кого-то. То, что нормально для Нью-Йорка, неприемлемо для нашей столицы. Настоящая, русская Москва умерла, погибла в натиске бурных застроек. Ты говоришь, что она красива. Не спорю, её новый облик соответствует «стандартам» любого европейского бизнес-центра, – рассуждал Павел, – но любой европейский город имеет ещё и своё настоящее лицо, историческое, традиционное. Москва не имеет такого лица. Её историческое лицо разбито, раздавлено, уничтожено. Ради чего? Скажи мне, Жан-Пьер, ради чего, ради каких таких ценностей? Да, я согласен с тем, что всякий город изменяется, старое вынуждено отмирать, уступая дорогу новому. Но должно же быть уважение к истории. Ты видел Дрезден, Жан-Пьер? Ты помнишь, что сделали с ним англичане и американцы? Сожгли дотла! Разбомбили так, что плавился камень! За что? За какие грехи досталось этому несчастному городу? Там не было ни армии, ни военных баз, там жили мирные обыватели… Впрочем, это к делу не относится. Германия уважает свои корни, своё прошлое, свои города. Германия вложила сумасшедшие деньги в восстановление Дрездена, и теперь его центр выглядит так, как он выглядел сотни лет назад. И только чёрные камни в основании некоторых зданий – единственные камни сохранившиеся после той страшной бомбардировки – показывают, из каких руин немцы подняли Дрезден и вернули ему его историческое лицо… А мы? Что мы? Разве мы хуже? А вот получается, что хуже… И мне стыдно за всё современное московское уродство, которое принято называть новой Москвой… Да, Москва красива, но красота её похожа на лицо фотомодели, раскрашенной в соответствии с установленными стандартами. Эта красота условна, Жан-Пьер, она похожа на цветную бирюльку. Много блеска и много безвкусицы.