– Для меня радость – это твоё присутствие, – смотрел он на неё влюблёнными глазами, – и возможность обнимать тебя…

Отдохнув, они шли дальше, а иногда почти сразу устраивались в другом кафе, чтобы заказать ещё воды или вина, и опять болтали о чём-то. Настя старалась устроиться ближе к опрыскивателям, освежавших посетителей брызгами воды, и непременно смотрела на море.

– Оно лазурное, по-настоящему лазурное!

Иногда она вдруг вставала и требовала немедленно идти дальше.

– Что тебе не понравилось тут? – не понимал де Бельмонт.

Отойдя подальше от кафе, Настя объясняла.

– Опять эти старушки с минералкой. Мы видели их в соседнем кафе. Одни и те же люди.

– Ничего удивительного: крохотная деревня.

– Пойдём домой. Я устала.

– Ты никогда не устаёшь.

– Те не менее… Хочу не видеть никого. Хочу быть с тобой вдвоём… Чтобы никто нас не видел… Солнце обостряет желания. Мне хочется целоваться…

Занимаясь любовью, Настя никогда не была одинаковой: она то громко стонала от пронзительного наслаждения, то отдавалась любовной игре молча, то её веселила сосредоточенность де Бельмонта, и она подтрунивала над ним, не позволяя расслабиться, то сама молчаливо и усердно трудилась над его телом, как если бы выполняла сложную работу, но потом всё-таки, доведя любовника до исступления, впивалась в него, чтобы получить свою порцию удовольствия, то содрогалась всем телом, будто её бил электрический ток, и ещё долго не успокаивалась после того, как миновал оргазм, то ей было щекотно, и она извивалась, хохоча от каждого прикосновения и превращала секс в неугомонную детскую забаву, то впадала в нежность и превращалась в расплавленный и податливый воск, из которого можно было вылепливать любые фигуры.

Насытившись любовью, Настя ныряла в бассейн, а потом звала Жан-Пьера на море.

– Мы должны плавать, должны качаться на волнах…

Они садились на велосипеды и наперегонки мчались к берегу, то проваливаясь в густые тени деревьев и пальм, то вылетая на сияющее солнцем пространство, от чего в глазах начинало рябить. Настя почти никогда не бросалась в воду сразу, она любила насладиться видом набегающих волн и лишь потом, насытившись видом морской пены, входила в море. Она редко окуналась сразу, чаще заходила медленно, постепенно погружаясь в воду и давая де Бельмонту возможность налюбоваться её красивым телом, едва прикрытым лоскутами бикини.

На песке всегда лежали выброшенные на берег водоросли, и Насте нравилось поддевать их пальцами ног.

– Они приплыли из самых глубин, Жан-Пьер. Они видели то, что не видим мы, люди. Ты представляешь? Они плавали где-то там, глубоко и далеко, а теперь лежат тут, беспомощные и усыхающие.

Де Бельмонт кивал. Порой ему казалось, что он не понимал, о чём она говорила, ему нравилось слушать её голос, а слова не имели значения. Поэтому часто он не отвечал, а только кивал, нередко кивал невпопад. Её голос, её смех, её молчание, её юность – всё казалось ему необыкновенным.

– Желающих искупаться-то мало, – смеялась Настя, выходя из воды.

– Ещё не сезон. Через пару недель на пляже невозможно будет найти свободного места.

Настя посмотрела на густо шевелившиеся мачты многочисленных яхт.

– У тебя есть яхта?

– Нет, это дорого.

– Жаль, мне очень хотелось поплавать на яхте.

– Это не проблема, – заверил он.

Почти ежедневно де Бельмонт знакомил Настю с новыми людьми. Узнав о появлении Жан-Пьера в Сан-Тропе, отдыхающие «сливки» общества завалили его приглашениями.

Насте нравилось общество и внимание, которое она получала там. Она также любила разглядывать лица людей, прислушиваться к их голосам, угадывая их характеры, она забавлялась ими, они возбуждали в ней какие-то фантазии. Если кто-то не устраивал её, она тут же забывала о нём, выбрасывала из головы и не всегда могла вспомнить про такого человека, даже когда Жан-Пьер напоминал ей. Иногда на людях она говорила де Бельмонту «вы», но он не поправлял её, понимая, что в данную минуту ей почему-то хотелось держаться более официально. Иногда она позволяла себе излишнюю нежность при посторонних, и он принимал эту нежность с готовностью.

***

– Настя, твоя мечта сбывается. – Де Бельмонт показал Насте визитную карточку с написанными на ней словами приветствия. – Вечером ты поднимешься на борт океанской яхты.

– Правда? Кто приглашает?

– Мадам Бланш Лиьнер. Нас ждёт фуршет. Помнишь, мы видели вчера огромную белую яхту, входившую в залив?

– Неужели? А кто она, эта Линьер? Твоя школьная подруга?

– Почти. Жена моего друга детства. Теперь он – крупнейший финансист.

– Важные люди сойдутся?

– Серьёзные, – согласился Жан-Пьер.

На пристани, при входе на огромную яхту, с которой доносилась музыка, стояли два крепких человека, похожих манекены, и сверяли имена гостей со списком приглашённых.

– Добрый вечер, месье, рады видеть вас, проходите. Добрый вечер, здравствуйте…

Едва поднявшись на борт, перед ними появилась высокая худощавая брюнетка, выглядевшая значительно моложе своих пятидесяти лет. На её шее переливалось колье из крупных бриллиантов. Поприветствовав де Бельмонта и отпустив несколько искренних комплиментов в адрес Насти, она проплыла к другим гостям. Бланш Линьер регулярно устраивала званые обеды в своей парижской квартире и в двух виллах на Лазурном берегу. И никто не отказывал ей. Мужчины с удовольствием флиртовали с Бланш, но все делали это дружески, без малейшего намёка на настоящий сексуальный подтекст. О ней говорили, что она умела быть настоящим другом, но все хорошо знали, что и врагом она могла быть опаснейшим. Её страстью был джаз, поэтому на борту играл небольшой джазовый оркестр, играл весело, будоража кровь.

Де Бельмонт ловил завистливые взгляды мужчин.

– Обрати внимание на вот того лысого толстяка, – рассказывал он на ухо Насте.

– Который уводит сейчас даму в чёрном? – уточнила она.

– Прелюбопытнейший тип. Анри Браганс, банкир.

Лысый мужчина в тёмно-синем костюме вёл невысокую красивую женщину, крепко держа её за локоть. Если бы Жан-Пьер не обратил на него внимание Насти, она бы не заметила, что женщина шла против своей воли, что толстяк буквально волок её за собой, настолько сильной была его хватка. При этом он вежливо улыбался, ничем не выдавая своего раздражения на спутницу.

– Он страшный ревнивец, этот Браганс, – пояснял де Бельмонт.

– Это его жена?

– Жозефина любит выпить и сразу начинает любезничать со всеми. Вот и сейчас, видно, стрельнула глазками в чью-то сторону. Живи мы в девятнадцатом столетии, Браганс вызывал бы на дуэль всех подряд. А так он отыгрывается на жене.

– Колотит её?

– С синяками Жозефину никто не видел. Но под замком он держит её неделями.

– Бедняжка.

– А вон тот, который с чёрными усами, это Константин фон Мекк. Видишь? Удивительная личность. Богач, но дело не в деньгах. Многие богачи не умеют наслаждаться, тратят деньги ради того, чтобы показать себя, подчеркнуть своё положение, свои возможности. Фон Мекк не таков. Он извлекает удовольствие из всего, что покупает. Он наслаждается тем, что может купить лучшее. Это приводит его в восторг. Если он пригласит нас в гости, вы непременно увидите, с каким наслаждением он будет слушать музыку, потому что диск записан на лучшей и воспроизводится на лучшей в мире аппаратуре. Вы увидите, с каким трепетным восторгом он вдыхает запах цветов в своём саду. Там лучшие, редчайшие растения. Они действительно прекрасны, некоторые кажутся нарисованными кистью китайских акварелистов, непонятно, откуда он добыл их. Однажды он устроил концерт на своей вилле. С каким упоением он слушал музыку! Невозможно поверить, что человек способен получать от чего-либо столь глубокое удовлетворение. Наверное, Моцарт не наслаждался музыкой так, как это делает Фон Мекк. Глубина его чувств зависит только от одного: не лучшее вообще, а лучшее на его деньги. У него болезненно обострено чувство покупательной способности. Это как двойной оргазм – один от качества, другой от сознания того, что это качество приобретено на его деньги. Ему нравится голос Чечилии Бартоле, он от неё в восторге, но никогда он не получит от её пения в Гран-Опера такого удовольствия, как от её выступления, организованного на его деньги.