Нет, хуже того раза быть просто не может.

Синклер обвел глазами помещение, и Элеонор, перехватив его взгляд, огляделась. Из квадратной емкости с водой, окутанной бледно-сиреневым светом, пыталось выбраться существо наподобие огромного паука. Вдоль стены тянулся длинный стол вроде барной стойки, только с похожими на цветочницы чашами, встроенными прямо в столешницу. На столе стояли черный металлический предмет и белый ящик, а за ними Элеонор увидела винную бутылку. Синклер, очевидно, тоже ее заприметил, так как резко вскочил.

Схватив бутылку, он обтер этикетку рукавом пышной белой рубашки и внимательно изучил надпись.

— Она? — спросила Элеонор.

— Пока не уверен, — ответил он, выкручивая пробку.

Синклер поднес горлышко к носу и сразу отпрянул.

Сомнения Элеонор отпали — это их бутылка.

Бесшумно ступая по полу в одних только носках, он вернулся к обогревателю и поставил бутылку между ними, словно отец птичьего семейства, который принес в гнездо добычу. Синклер ожидал, что Элеонор ее возьмет, но она медлила. На душе было гадко от мысли, что, очнувшись после бесконечно долгого кошмара, она вынуждена вновь в него окунаться. Бутылка стояла перед ней как мрачное напоминание об ужасном прошлом. Она олицетворяла смерть, но в то же время — если жажда доведет Элеонор до полного изнеможения — и жизнь. Почувствовав отвратительный запах содержимого, девушка невольно задумалась, а не та ли это самая бутылка, которую Синклер прикладывал ей к губам на борту «Ковентри»? Если да, то как ее угораздило очутиться здесь, сейчас, в этом странном месте? Может быть, один из матросов выбросил бутылку в бушующее море, после того как их сковали цепями и…

Элеонор резко осадила мысли, подобно кучеру, останавливающему упряжку лошадей внезапным рывком поводьев. Она не может позволить себе думать об этом, просто не имеет права. Ей так долго удавалось управлять эмоциями, поэтому она и сейчас не должна подпускать к себе страшные мысли. Придется их обуздать, контролировать, если потребуется — сурово одергивать, словно непослушного ребенка, отбегающего от родителей слишком далеко. Иначе она сойдет с ума.

Конечно, если только ужене сошла с ума.

— Ты должна! — Синклер протянул ей бутылку.

Элеонор колебалась.

— А что, если после долгих лет… — попыталась она робко возразить.

— Что? — огрызнулся он, недовольно закатывая глаза. — Хочешь сказать: «Что, если после долгих лет все изменилось?..»

— Вполне возможно, что…

— Что возможно?! Что Бог все еще на небесах, мы в полном порядке, а Британия до сих пор правит морями?

В его глазах снова вспыхнул недобрый огонек. Годы, которые они провели во льду на дне океана («Нет! — скомандовал разум. — Не думай об этом!»), ничуть не охладили его горячий нрав и злобу. Зловещий огонь, который разожгла Крымская война в его сердце, по-прежнему пылал. От того лейтенанта Копли, который отправился на войну за славой, не осталось и следа. Он стал лейтенантом Копли, которого обнаружили в грязи и крови среди мертвых и умирающих солдат на залитом лунным светом поле боя.

— Может, я первый? — предложил он, повернув к ней красное, освещенное раскаленной решеткой лицо.

Она не ответила.

Тогда он поднял бутылку и, запрокинув голову, сделал глоток. Кадык его дернулся, но мерзкая жидкость стала колом в горле, поэтому Синклеру пришлось сглотнуть снова, чтобы протолкнуть ее внутрь. Он скривился, сделал глубокий вдох, затем снова приложил горлышко ко рту и через силу влил в себя еще немного. К тому моменту как лейтенант опустил бутылку на колени, его светлые усы цветом напоминали темно-фиолетовый синяк.

— То, что нужно, — осклабился он, обнажив окровавленные зубы.

Он пододвинул бутылку к Элеонор.

— Больше всего нам сейчас необходима пища и вода, — произнесла она, тем не менее неотрывно глядя на бутылку. — Чистая вода и свежая пища.

Синклер фыркнул.

— Говоришь прямо как Найтингейл. Будет у нас и еда, и вода. Но сейчас тебе нужно кое-что совсем другое, и ты знаешь это не хуже меня.

Сердцем Элеонор понимала, что он прав… Вернее, был быправ раньше в подобной ситуации. Но может быть, время избавило их от страшного проклятия? Возможно ли, что к одному чуду, благодаря которому они спаслись из ледового плена, добавится и второе, и мерзкая жидкость в бутылке им больше не понадобится?

— Мы не знаем, где мы, — мягко сказал Синклер. — И не знаем, что ожидает нас впереди.

Он заговорил исключительно сдержанно, однако Элеонор давно привыкла к резким переменам в его поведении.

Что-то подобное прослеживалось даже в его письмах на родину.

— Я считаю, что мы не имеем права упускать возможности, которые предоставляет нам судьба, — продолжал он, метнув недвусмысленный взгляд на бутылку.

Чтобы высушить оставшуюся часть платья, Элеонор повернулась к обогревателю другим боком. Интересно, сколько времени они смогут здесь просидеть, прежде чем их обнаружат, размышляла она.

— А мы не можем просто взять ее с собой, перед тем как уйдем отсюда?

— Можем, — процедил он, начиная закипать. — Но ведь один раз ее у нас отняли, так? Значит, могут отнять снова.

Приходилось признать, что он прав… однако в душе у Элеонор нарастал протест.

То ли чтобы подкрепить аргумент, то ли действительно желая заглушить неудовлетворенную жажду, Синклер схватил бутылку и приложился к ней снова, да так основательно, что из уголка рта у него потекла темная струйка. Сделав несколько жадных глотков, он поставил бутылку на пол.

Элеонор не сомневалась, что Синклер сделал это нарочно. Как зачарованная, она смотрела на багровый ручеек, стекающий у него по подбородку. У нее и так жгло в горле, но теперь во рту все пересохло, а мышцы на шее непроизвольно напряглись. Недавно обсохшие ладони снова взмокли от пота, а в висках застучало, словно в отдалении начали бить в барабаны.

— Меньшее, что ты можешь сделать после всего случившегося, — это поцеловать меня, — сказал он.

Растрепанные и спутанные белокурые волосы мужчины в матовом свете диковинного обогревателя отливали огненным блеском. Ворот рубашки был расстегнут, поэтому бордовая струйка с подбородка свободно перетекла на шею. О, как ей хотелось ее слизать… Шершавый язык в пересохшем рту Элеонор невольно подался вперед.

— Неужели из уважения к старой дружбе, как сказала бы твоя подруга Мойра, ты этого не сделаешь? — настаивал он.

— Из уважения к дружбе — нет, но я сделаю это ради… любви, — ответила наконец Элеонор.

Она подалась вперед над стоящей на полу бутылкой навстречу Синклеру. Их губы соприкоснулись, поначалу очень мягко, но затем лейтенант разжал губы, и Элеонор ощутила вкус… Вкус крови у него во рту.

Он провел рукой по ее затылку и скользнул пальцами в длинные запутанные волосы. Элеонор не противилась. Она осознанно отдавалась в объятия лейтенанта, позволяя овладеть собой. Она понимала, чего он хочет. Они снова слились воедино, как и раньше, многие и многие годы назад. Элеонор предоставила ему полную свободу действий, потому что уже очень и очень давно не чувствовала ничего подобного… Не чувствовала вообще ничего.

13 декабря, 18.00

На обратном пути Майкл попросил Данцига разрешить ему лично порулить собачьей упряжкой, и каюр согласился. Дав журналисту пару простых советов, Данциг протиснулся в сани — внутри ему сидеть было еще неудобнее, чем Майклу, — и сказал:

— Готовы?

— Да, — отозвался Майкл.

Он поправил солнцезащитные очки и потуже затянул меховой капюшон вокруг головы. Затем, крепко взявшись за поручень и убедившись, что его ноги стоят не на голом льду, а на снегу, выкрикнул команду «Пошли!», которой всегда пользовался Данциг. Лайки, непривычные к голосу чужака, не сдвинулись с места. Кодьяк даже обернулся и вопрошающе поглядел на Майкла.

— Вы должны командовать приказным тоном, — пояснил Данциг. — Вложите в голос твердость.