Синклер, пошатываясь, добрел до края чана и перелез наружу. Потом помог спуститься на пол и спутнице. Вокруг них моментально натекли широкие лужи воды.

— Что это за место? — дрожа, промолвила Элеонор.

Синклер обнял ее — он не знал ответа. Ради Элеонор ему хотелось надеяться, что они оказались в раю, но боялся, как бы это не было адом, ведь нагрешил он в своей жизни предостаточно.

13 декабря, 16.20

В носовой части палубы китобойного судна Майкл обнаружил заиндевелый спасательный жилет и, несмотря на то что две буквы на нем были стерты, прочитал имя корабля. Судно называлось «Альбатрос» и прибыло сюда из Осло. Вот только альбатросов, которые с легкостью парили бы в воздухе, не наблюдалось; над головой кружили только поморники, буревестники да толстенькие белые ржанки, привлеченные собачьей упряжкой и высматривающие, чем бы поживиться.

С высокой площадки возле гарпунной пушки великолепно просматривался и берег, где вальяжно разлеглись морские слоны, будто специально позируя Майклу, и заснеженный склон с россыпью складских строений, цехов варки и свежевания. На вершине холма виднелась старая деревянная часовня — самая высокая постройка на китобойной станции; на ее стенах кое-где еще сохранились участки некогда белой краски, а шпиль венчал покосившийся крест. Чтобы сфотографировать часовню с этого расстояния, потребовалось использовать увеличение, но Майкл решил, что позже обязательно осмотрит ее поближе.

Он уже успел исследовать внутренности корабля. Внешний вид — проржавелые борта, разбитые стекла и искореженные трапы — говорил о том, что судно бросили давным-давно. С другой стороны, казалось, будто люди были тут всего сутки назад: на металлической тарелке на кухонном столе лежали аккуратно скрещенные вилка с ложкой; двухъярусная кровать была застелена белой простыней и полосатым шерстяным одеялом, отогнутым у изголовья, а в рулевой рубке на подоконнике лежала обледенелая недокуренная сигарета. Даже гарпунная пушка, установленная на высокой железной платформе наподобие пулеметной турели, выглядела так, словно ею и сейчас можно было пользоваться по прямому назначению. Если бы только орудие удалось перенацелить. Майкл несколько раз попытался развернуть пушку, но безуспешно — вся конструкция намертво примерзла к основанию.

— Эй, вы там поосторожнее! Глядите, куда направляете эту штуковину! — крикнул Данциг с берега.

Каюр стоял прямо в окаменелой пасти голубого кита.

— Так она не заряжена, — отозвался Майкл.

— Все так говорят, — ответил он, выходя из китовых челюстей. Со своими бусами из моржовых клыков и развевающейся на ветру бородой Данциг выглядел прямо как древнескандинавское божество, спустившееся к людям. — Вы уже удовлетворили свое любопытство?

— Отчасти. А что?

— Дело в том, что пора возвращаться.

Майкл ничего не имел против. Как он ни силился на некоторое время забыть о льдине в лаборатории Дэррила, последние несколько часов мысль о ней преследовала его неотступно. Журналист боялся, что именно сейчас он упускает какой-то уникальный кадр.

— Мне должна позвонить жена, — пояснил Данциг.

У Данцига есть жена? Майкл опешил. Столь банальное и незатейливое объяснение в устах такого неординарного субъекта, как Данциг, показалось ему нелепым.

Данциг, очевидно, почувствовал оторопь Майкла, поскольку добавил:

— По-моему, в этом нет ничего удивительного.

— Но когда вы с ней видитесь? — крикнул Майкл в ответ, складывая оборудование в сумку. — Я думал, вы тут постоянно живете.

— С перерывами, — ответил Данциг.

— А где она живет? — спросил Майкл и тут же добавил: — Хотя нет, погодите. Расскажете мне, когда я спущусь.

Как только Майкл присоединился к каюру, спустившись на усеянный костями берег, Данциг сообщил: «Майами-Бич», и журналист помимо своей воли рассмеялся.

— А что в этом такого?

— Да нет, ничего. Просто меньше всего ожидал услышать про Майами.

— А что ожидали услышать? — полюбопытствовал Данциг, когда они уже шли к собачьей упряжке.

Ответ пришел к Майклу мгновенно:

— Валгаллу.

Первые несколько минут Синклер с Элеонор просто привыкали снова дышать, ходить… жить, в конце концов. Хотя в каком месте и времени, они и приблизительно не представляли.

Источник тепла в комнате — горящую оранжевым металлическую решетку под стеной — первой обнаружила Элеонор. Насквозь промокшая девушка склонилась над ней, ожидая увидеть внутри огонь и почувствовать запах горящей древесины или газа, но услышала лишь приглушенное гудение, а запаха странный предмет вообще не издавал. Поборов смятение, она приблизилась к нему и шепотом подозвала Синклера.

Оба непроизвольно перешли на шепот.

— Это камин, — тихо сказала она. — Мы можем высушить одежду.

Синклер помог ей снять мокрую шаль и накинул ее на спинку стула, который приставил к обогревателю. Элеонор сняла туфли и также поставила перед раскаленной решеткой.

— И ты разденься, — сказала она. — Пока… что-нибудь не произошло.

Что могло скрываться под этим «что-нибудь», Элеонор была не способна представить при всей своей фантазии. Было непонятно, находятся ли они среди союзников или в стане врага, например, в Турции, России или, чего доброго, в Тасмании. Более того, Элеонор до сих пор не до конца верилось в то, что они живы.

Впрочем, сейчас было не время об этом думать.

— Снимай мундир, — велела она. — И сапоги заодно.

Синклер сбросил с плеч военную форму, и Элеонор развесила ее перед камином, а сапоги поставила рядом с туфлями. Затем он снял саблю и положил на стул рядом с мокрой одеждой, но так, чтобы оружие в любой момент можно было схватить.

После этого они сели поближе к теплу, ежась и поглядывая друг на друга. Каждый из них втайне пытался понять, что знает, понимает или… помнит человек напротив.

Элеонор, к ее ужасу, помнила слишком многое. И неудивительно, ведь в течение долгого времени — какого именно? — она жила исключительно воспоминаниями… Спала и грезила, уносясь мыслями в прошлое, вновь и вновь переживала события минувшей жизни.

Сидя в мокрой одежде перед обогревателем, плотно обхватив колени, Элеонор думала о том вечере, когда они с Мойрой грелись перед очагом в холодной комнате на верхнем этаже лондонского пансиона… О вечере, когда мисс Найтингейл объявила о намерении отправиться с небольшой группой медсестер-добровольцев на крымский фронт.

Синклер закашлялся и прикрыл рот холодной бледной рукой. Элеонор провела по его лбу все еще негнущимися пальцами. Сделала она это подсознательно — слишком уж часто медсестре приходилось успокаивающе прикладывать руку ко лбам раненых солдат, мечущихся в агонии в военных госпиталях Скутари и Балаклавы.

Синклер бросил на нее беспокойный взгляд раскрасневшихся глаз и спросил:

— Как ты… — Он запнулся, но, подыскав более нейтральное слово, продолжил: — Ты в порядке?

— Да… — ответила она.

В данной ситуации сказать что-то более определенное было сложно. Вне всякого сомнения, она жива, но кроме этого, Элеонор больше ни в чем не была уверена. Как и Синклер, девушка пребывала в полнейшем замешательстве; оба промерзли до костей, и даже необъяснимо равномерное тепло от непонятной решетки не помогало согреться. И еще они оба ослабели — как от обыкновенного голода, так и от невыносимой жажды…

Ей вдруг пришло в голову, что она может умереть снова… причем скоро… И невольно задумалась, будет ли повторный процесс умирания по ощущениям отличаться от предыдущего.