Синклер, который был всего лишь молодым необстрелянным лейтенантом, все время задавался вопросом, почему армия не отрядила несколько пароходов, чтобы ускорить переброску. Рутерфорд, чей отец был лордом и работал в Адмиралтействе с герцогом Веллингтоном, как-то говорил, что за десять — двенадцать дней пароход может покрыть такое расстояние, на которое у парусного судна уйдет целый месяц. Если бы плавание на пароходах заняло даже две недели, они не понесли бы такие ужасающие потери среди лошадей, да и войска после высадки на турецкий берег могли быть приведены в боеспособное состояние гораздо раньше.

Но видимо, такая мысль не пришла в голову ни армейскому командованию, ни многочисленным толпам зевак, которые сопровождали полк на протяжении всего времени подготовки к отплытию. Поднимаясь на борт вместе с солдатами легкой и тяжелой кавалерийских бригад, 60-й стрелковой и 11-й гусарской дивизий, Синклер отметил, что в порту царит атмосфера всеобщего ликования. Всем казалось, что война будет скоротечной и иным солдатам даже не представится случай обнажить сабли или выстрелить из ружья. На каждом углу только и слышалось, что русская армия совершенно небоеспособна, а солдат приходится выгонять на поле боя чуть ли не под дулом пистолета. Ле Мэтр вообще заявил Синклеру, что ружья, которыми вооружена русская пехота, — всего лишь деревянная имитация, наподобие деревянных сабель, применяемых бригадой во время учений. Шапкозакидательские настроения привели к тому, что многим английским офицерам было позволено взять с собой и жен, которые по такому случаю разрядились в самые красивые и яркие платья. Кое-кто брал на борт любовниц.

Синклер внимательно осматривал толпу, растянувшуюся длинной вереницей вдоль доков и причала, и выискивал светло-желтое пятно. Но глаза цеплялись лишь за ящики с вином, букеты цветов и плетеные корзины с фруктами, подготовленные к погрузке на борт. Некоторые провожающие держали в руках маленькие британские флажки, другие — с энтузиазмом размахивали шапками, чепчиками и кружевными платками, а военный оркестр играл бравурные мелодии. Яркое солнце тоже добавляло хорошего настроения, и Синклер с нетерпением ждал, когда корабль отчалит и их великое победное шествие наконец начнется.

Рутерфорд словно прочитал мысли Синклера.

— По словам Мойры, не стоит надеяться, что мисс Найтингейл отпустит медсестер, — сказал он, облокотившись о планшир. — Я ей на это ответил, что мисс Найтингейл не патриотка.

Капитан снял мундир с отороченным мехом воротничком и перебросил через планшир; лоб у него лоснился от пота.

Синклер никак не мог понять, что за связь установилась между Рутерфордом и мисс Мулкаи. Отношения Синклера с Элеонор Эймс были необычными и, как выразились бы знакомые Синклера, не имеющими перспективы, но интерес капитана к пышнотелой грубоватой медсестре Мулкаи был и вовсе необъясним. Рутерфорд происходил из очень знатной семьи в Дорсете, ему заранее было уготовано стать пэром, и узнай его близкие об этой связи, они бы ужаснулись. Нет, всем, конечно, было известно, что в городе офицеры-кавалеристы крутили интрижки с самыми разными девицами, зачастую не гнушаясь даже крайне сомнительными знакомствами, однако было распространено мнение, что в конце концов молодые мужчины остепенятся, особенно в свете грядущей военной операции за рубежом. И время, и способ, чтобы обрубить концы, были идеальные; одно из достоинств армейской службы.

Но Синклеру показалось, что в шутливых фразах капитана он уловил странную грустинку. Рутерфорд не очень уютно чувствовал себя в богемных салонах, в которые его регулярно приглашали, да и вообще тяготился женскими компаниями. Однажды на глазах Синклера он неуклюже вывернул чашу для пунша на даму, которой его только что представили. Капитан куда комфортнее ощущал себя в казармах, где мог непринужденно общаться с сослуживцами, лихо пересыпая речь ругательствами, и вот теперь его чем-то привлекла мисс Мойра Мулкаи, девушка с повадками типичной представительницы рабочего класса. Синклер догадывался, что приятеля привлекли в ней как раз простота и отсутствие наносного. Ну и пышный бюст, разумеется, который медсестра никогда не пыталась скрыть от посторонних глаз.

Синклеру вдруг пришло на ум, что гораздо проще выискивать в толпе не новое желтое платье Элеонор, а глубокое декольте ее подруги Мойры с большим участком ослепительно белой кожи на груди.

Наконец показался командир 11-й гусарской дивизии лорд Кардиган, при полном параде и в сопровождении адъютантов. Горделивый представительный мужчина с рыжими усами и густыми бакенбардами, лорд держался в седле идеально прямо, на ходу отдавая какие-то указания. Он был хорошо известен суровым нравом, фанатичной преданностью букве устава и любовью нудно разглагольствовать на тему воинской чести. Как-то раз в офицерском клубе он учинил грандиозный скандал, отголоски которого преследовали его до сих пор. Лорд Кардиган настаивал, чтобы на его стол подавали только шампанское, а не темные бутылки с портером, которые были в чести у многих военных, преимущественно служивших в Индии. И когда по просьбе одного генеральского адъютанта принесли мозельвейн, но не в бокале, а прямо в бутылке черного цвета, лорд Кардиган принял его за портер и впал в ярость, оскорбив капитана полка. До того как скандал удалось замять, о нем уже знал весь Лондон и покатывался со смеху. С той поры Кардиган не мог появиться в театре или просто прогуляться со своим ирландским волкодавом по площади Брунсвик без того, чтобы ему кто-нибудь не крикнул: «Черная бутылка!» Его подчиненные, над которыми также подтрунивали, особенно болезненно воспринимали издевку и нередко устраивали потасовки с обидчиками.

17-й уланский полк легкой кавалерийской бригады номинально находился в подчинении лорда Лукана, двоюродного брата упрямого Кардигана, и у Синклера сложилось впечатление, что несчастные солдаты — лишь разменная монета в большой семейной игре.

— Постойте, — обратился Рутерфорд к проходящему мимо морскому офицеру. — Не одолжите на минутку?

Из-за пышности обмундирования Рутерфорда моряк не смог распознать его чин, поэтому без лишних слов протянул подзорную трубу и зашагал дальше, по своим делам.

Рутерфорд вскинул подзорную трубу и оглядел скопление народа, начиная от Хай-стрит и заканчивая погрузочной аппарелью. Воздух вокруг был наполнен фырканьем и ржанием лошадей, нескончаемым топотом солдатских сапог и фальшивыми звуками марша в исполнении военного оркестра, разносимыми по морю ветром с берега. Кто-то выкрикнул команду, которую несколько раз повторили на палубе, и матросы начали зазывать на борт солдат. Обнявшись на прощание с членами семей и друзьями, кавалеристы взбежали на борт по массивным сходням, которые тут же втащили на корабль. Портовые рабочие отвязали толстые швартовочные тросы и отбросили свободные концы в стороны.

Тем временем поиски Рутерфорда, видимо, не увенчались успехом.

— Придется мне по возвращении поговорить с этой Флоренс Найтингейл, — со вздохом разочарования произнес капитан.

— Дай-ка я попробую, — предложил Синклер, забирая подзорную трубу.

Первое, что попало в поле зрения, был лошадиный круп, удаляющийся по направлению к городу; как оказалось, это был конь лорда Кардигана. По слухам, знаменитый лорд должен был присоединиться к войскам позднее, а путешествие на фронт проделать в более комфортных условиях на борту французского парохода.

Синклер повезло не больше, чем Рутерфорду. На мгновение ему почудилось, будто он заметил подругу Ле Мэтра, Долли, но с уверенностью сказать было нельзя, так как лицо девушки скрывала широкая шляпа. К слову, Француз в суматохе откололся от друзей и затерялся где-то в гуще солдат на палубе «Генри Уилсона». Синклер поглядел на счастливо улыбающегося мальчугана, держащего маму за руку, затем понаблюдал за другим, который был всецело поглощен ловлей раненого воробья, прыгающего между колес продуктовой повозки.

Раздалось еще несколько приказов, и дюжина матросов полезли по такелажу на мачты отвязывать паруса. Когда с громкими хлопками они раздулись, корабль покачнулся и застонал, словно спящий великан, пробуждающийся к жизни. Между бортом и причалом возникла полоска чернеющей внизу воды. Синклер прошелся подзорной трубой по всей пристани, попутно остановившись на желтом зонтике от солнца и еще чем-то желтом, что оказалось афишей представления в театре «Друри-Лейн».