Хэтч кивнул и положил руку лейтенанту на плечо.

— Этот день вы никогда не забудете, — проговорил он тоном больше мрачным, нежели торжественным.

— Никогда, никогда, никогда, — горлопанил Француз, и хор подпевал ему в унисон, — англичанин не будет рабом!

Кто-то схватил Синклера за локоть. Обернувшись, лейтенант увидел Рутерфорда с раскрасневшимся от крика лицом и торчащими в разные стороны бакенбардами. Видимо, новость привела капитана в такой неописуемый восторг, что поначалу он не мог выдавить из себя ни слова и лишь тряс Синклера за плечи.

— Клянусь Богом! — воскликнул он наконец. — Клянусь Богом, ну и зададим же мы им трепку!

Воодушевление капитана вмиг передалось и Синклеру, и он, взяв Аякса под уздцы, отошел в сторону от сержанта Хэтча и вновь предался безумному ликованию. Синклер постарался отмести любые сомнения и нерешительность. Сегодняшний день будет праздником и для лейтенанта Копли, и для боевых его товарищей; ему не хотелось, чтобы кто-то омрачал торжество всякими предостережениями и предупреждениями. Реакция Хэтча напомнила ему поэму Кольриджа, в которой старый моряк останавливает свадебного гостя и вынуждает того выслушать свою страшную историю. В этот день Синклеру не хотелось выслушивать никаких страшных историй; вместо них он предпочел бы услышать, что впереди его ждут великие подвиги и слава. В какой-то момент он и вовсе убедил себя, что именно так все и будет.

Но десятое августа наступит только через два дня, а за оставшееся время предстоит сделать очень многое. Мундир, оружие и прочее снаряжение нужно привести в порядок, вычистить, отполировать и проверить, а лошадей подготовить к длительному плаванию на военных фрегатах. А может быть, армия задействует флотилию новых пароходов, чтобы осуществить переброску в кратчайшие сроки. К тому же потребуется уладить множество житейских вопросов в Лондоне.

В первую очередь предстояло продумать, как сообщить новость Элеонор. Синклер как раз собирался встретиться с ней сегодня днем у пансиона и отправиться в Гайд-Парк, где совсем недавно выстроили Хрустальный дворец. Он рассчитывал весело провести время, погулять под величественными вязами, но жестоко просчитался: наверняка ему вместе со всей бригадой придется остаться в казармах до самого отплытия. Поразмыслив, Синклер решил улизнуть под шумок немедленно, надеясь, что сможет вернуться до того, как его хватятся.

Он препроводил Аякса в конюшню, завел в стойло и выдал любимцу двойную порцию овса и сена. Проведя рукой по белой звездочке на морде коня, Синклер сказал:

— Ну что, увенчаем себя славой?

Аякс склонил голову, словно соглашаясь. Синклер вытер ветошью пот с мускулистой шеи коня и вышел из конюшни через заднюю дверь, где было меньше шансов с кем-нибудь встретиться.

Ему хотелось сменить рубашку или хотя бы умыться, но в таком случае он рисковал застрять в казармах до самого отбытия на фронт. Синклер поспешил к отелю «Савой», возле которого, как он предполагал, наверняка стоит пара свободных кебов. Он нанял первый попавшийся и, плюхнувшись на сиденье, выкрикнул адрес. Кучер взмахнул кнутом, и кеб, сорвавшись с места, помчал по шумным грязным улицам. Синклер впервые смог перевести дух с тех пор, как узнал новость, и теперь принялся размышлять, как сообщить обо всем Элеонор. По правде говоря, новость даже у него самого не успела уложиться в сознании.

Его отец, граф, возможно, обрадуется. Синклер окажется вне досягаемости игорных домов, варьете и прочих увеселительных заведений Лондона, бьющих по карману, и, если только ему не оторвет голову, возвратится в Англию с репутацией солдата, а не вертопраха. Но в чем Синклер был абсолютно уверен, так это в том, что старого графа хватила бы кондрашка, узнай тот, что сейчас сынок направляется в скромные апартаменты на верхнем этаже обветшалого пансиона, которые на пару снимают две малоимущие медсестры.

Самого лейтенанта данный факт, честно говоря, приводил в восторг. Старый граф при каждом удобном случае подсовывал ему дам-аристократок в надежде, что кто-то из них устроит Синклера во всех отношениях, однако лейтенант принадлежал к тому типу людей, которые всегда знают, что им нужно, а нужна ему была Элеонор Эймс. Он понял это в тот момент, как увидел ее в больничном окне.

Когда кеб свернул на нужную улицу и подъехал к пансиону, Синклер бросил кучеру несколько монет и спрыгнул на мостовую.

— Если подождете, я вам приплачу! — крикнул он.

Ступеньки перед входом были разбиты, а замок в парадной двери отсутствовал. Зайдя в дом, Синклер услышал за одной из обшарпанных дверей в дальнем конце вестибюля заунывное подвывание собаки и приглушенную ругань мужчины. На лестнице воняло плесенью, и по мере того как Синклер поднимался, запах становился все более тяжелым, а сумрак сгущался, так как на каждую лестничную площадку выходило лишь по одному крохотному оконцу. Шагая по скрипучему деревянному полу к квартире, которую снимали Элеонор с Мойрой, он заметил, что из-за их двери в узкий коридор скользнул тонкий лучик солнечного света. Это Мойра приоткрыла дверь на несколько дюймов, чтобы посмотреть, кто к ним пожаловал. Поняв, что идет Синклер, она вытянула шею и заглянула ему за спину.

— Добрый день, — проговорила она с явным разочарованием в голосе. — Значит, вы пришли один…

Должно быть, девушка надеялась, что лейтенант привел с собой Рутерфорда. Синклер знал, что капитан пару раз с ней встречался, но в отличие от Рутерфорда Мойра придала тем встречам слишком уж большое значение.

— Элеонор в гостиной.

Синклер уже бывал тут и знал, что девушки называли гостиной выделенный из комнаты крохотный закуток с окном на улицу, отгороженный от основного помещения скромной занавеской, за которой скрывалась одна на двоих кровать. Элеонор стояла возле окна — неужели она с нетерпением ждала лейтенанта и высматривала его на улице? — в новом бледно-желтом платье, которое Синклер не без труда уговорил ее принять. Всякий раз как они встречались, Элеонор была в одном и том же незатейливом травянисто-зеленом платье. Оно ей шло, но Синклеру хотелось видеть ее в более нарядной и стильной одежде. И пусть лейтенант мало смыслил в женской моде, он все-таки видел, что платья новых фасонов отличаются более глубоким вырезом, обнажающим шею и плечи, а рукава не такие пышные и очерчивают линию изящных женских рук. И вот как-то раз, когда они с Элеонор шли по Марилебон-стрит, Синклер заметил, что взгляд девушки задержался в витрине магазина на этом платье. На следующий день он послал курьера купить вещь и доставить медсестре в госпиталь.

Элеонор, довольная тем, что может продемонстрировать лейтенанту обновку, обернулась к нему. В прокопченном свете лондонского полудня девушка сияла, словно яркий лучик солнца.

— Ума не приложу, как ты догадался, — сказала она охорашиваясь.

Кайма белого кружева украшала декольте, словно свежевыпавший снег.

— Нам пришлось ушить его всего-то на пару дюймов, — донесся голос Мойры из-за тряпичной перегородки. — Ее стандартная фигура — подарок для любой портнихи. — Она снова появилась, но уже с шалью на пухлых плечах и сумкой. — Я на рынок, — сообщила Мойра. — Вернусь не раньше чем через полчаса.

Она подмигнула обоим и ушла, захлопнув за собой дверь.

Синклер и Элеонор остались одни, немного смущенные. Синклеру очень хотелось заключить Элеонор в объятия и, каким бы прелестным ни было платье, раздеть ее как можно скорее, но он этого не сделал. Несмотря на социальное неравенство, лейтенант вел себя с ней так же, как с любой порядочной молодой леди, каких встречал на балах в загородном поместье и официальных ужинах в городе. Для удовлетворения более низменных потребностей всегда существовал салон «Афродита».

Вместо того чтобы броситься ему навстречу, Элеонор осталась стоять на месте, внимательно изучая его лицо.

— Я, кажется, не успела сказать спасибо за платье, — вымолвила она наконец. — Такой красивый подарок…

— А на тебе еще красивее, — польстил ей Синклер.