Все началось примерно в шесть часов утра в казармах, после нескольких партий в экарте; Синклер проиграл двадцать фунтов. Его отец, граф Хотон, конечно, не обрадуется, когда сын снова обратится к нему за деньгами, — купив Синклеру офицерский чин, он поклялся, что больше не станет оказывать ему финансовую поддержку. С другой стороны, дабы не опорочить доброе имя семьи, отец однажды все-таки оплатил внушительный долг Синклера портному, а затем и еще один — эмигранту с Востока и владельцу сомнительного заведения в Блюгейт-Филдз, [3]где сынок предавался тому, что почтенный граф характеризовал как «недостойное поведение». Вряд ли отец откажет ему в еще одном маленьком одолжении, рассуждал Синклер, особенно теперь, когда его в любой момент могут направить в Крым воевать с русскими.

— Как насчет того, чтобы позавтракать в моем клубе? — спросил Рутерфорд, подгребая к себе выигранные деньги. — За мой счет, разумеется.

— Это меньшее, что ты можешь сделать! — воскликнул Ле Мэтр, еще один неудачник сегодняшней ночи. Из-за своей французской фамилии в кругу друзей он был известен как Француз. — Ты мои личные деньги будешь тратить!

— Ну, полно тебе, — ответил Рутерфорд, проводя рукой по экстравагантного вида бакенбардам. — Не будем ссориться. Так что скажешь, Синклер?

Синклер не горел желанием в ближайшее время появляться в «Атенеуме», так как нескольким завсегдатаям клуба задолжал небольшие суммы.

— Я бы предпочел «Черепаху».

— Ну что ж, «Черепаха» так «Черепаха», — кивнул Рутерфорд, с трудом поднимаясь со стула — вся троица во время игры успела изрядно накачаться. — А потом, может быть, и мадам Эжени визит нанесем. Как думаете? — Он многозначительно подмигнул приятелям и принялся засовывать фунтовые купюры в карман ярко-красного мундира. Рутерфорд пребывал явно в благодушном настроении, и не без причины.

Все трое, пошатываясь, вышли на Оксфорд-стрит, заставив своим видом нескольких прохожих шарахнуться в стороны, и пошлепали по грязным лондонским улицам. На углу Харли-стрит, где совсем недавно мисс Флоренс Найтингейл открыла госпиталь для малоимущих женщин, Синклер остановился, заметив миловидную девушку в белом медицинском чепце, которая высунулась из окна третьего этажа, чтобы закрыть ставни. Она его тоже заметила — сверкающие в тумане эполеты и начищенные золотые пуговицы трудно не заметить, — и он ей улыбнулся. Голова девушки скрылась внутри, и ставни захлопнулись, однако перед этим девушка ответила ему улыбкой.

— Ну где ты там застрял! — крикнул Рутерфорд. — Я умираю с голоду!

Синклер догнал товарищей, и они дружно продолжили путь к таверне с броской надписью «Черепаха». Прямо над дверью заведения покачивалась деревянная вывеска с изображением ярко-зеленой черепахи, стоящей — ну не чушь ли? — на двух задних лапах. Из таверны доносился оживленный гомон многочисленных посетителей, звон столовых приборов и постукивание пивных кружек. Дверь таверны внезапно открылась, и на улицу, покачиваясь, выплыл полный мужчина с цилиндром на голове. Рутерфорд подхватил ручку и, распахнув дверь пошире, впустил Синклера и Ле Мэтра внутрь.

Вдоль всего помещения с низким потолком тянулись длинные деревянные столы, в большом каменном очаге уютно потрескивал огонь, а между столами деловито сновали подавальщики в засаленных передниках, разнося тарелки с жареными цыплятами и ростбифом. Посетители то и дело барабанили по дощатым столешницам опорожненными пивными кружками, давая понять, что их пора пополнить.

Синклеру ни есть, ни пить не хотелось.

— Рутерфорд, верни-ка мне пятерку.

— Зачем? Я же сказал, что плачу.

— Я иду на задний двор.

Почти во всех тавернах на заднем дворе имелся специальный закуток для боев; в «Черепахе» он пользовался особой популярностью. Немного везения, думал Синклер, и все проигранное в карты вернется к нему с лихвой.

— Ты неисправим, — изрек Рутерфорд, снисходительно протягивая пятифунтовую купюру.

— Я с тобой, — вдруг заявил Ле Мэтр.

Рутерфорд оторопел.

— Вы что, меня одного оставляете?

— Ненадолго, — бросил Синклер, за руку уводя Ле Мэтра к задней двери таверны. — Вернем то, что продули тебе сегодня, и сразу назад.

Черный ход вел в аллею, обильно усеянную костями и мусором; на противоположной ее стороне располагалась старая конюшня, переоборудованная под площадку для собачьих поединков. Внутри царили невыносимая духота и зловоние. В центре помещения, освещенная газовыми светильниками на железных шестах, зияла квадратная яма — бойцовский ринг — примерно пятнадцать на пятнадцать футов и глубиной около четырех. Песок на дне ямы был едва ли не насквозь пропитан кровью и усыпан вырванными с мясом клоками шерсти.

Заправлял всем действом обнаженный по пояс тип, спину которого украшала татуировка с изображением британского флага; сейчас он стоял в центре сборища и объявлял участников следующего поединка.

— На ринг готовятся выйти Дюк — черный с рыжими подпалинами — и Уайти! Если вы немного отступите в сторону, джентльмены, у вас появится возможность оценить этих замечательных животных и выбрать, на кого из них делать ставки!

Толпа расступилась, образовав извилистые проходы для двух мужчин с питбулями на коротких цепях; челюсти у собак были туго стянуты веревками. Едва мужчины двинулись к краю ямы, как собаки рванули вперед, яростно натянув поводки; если бы не титанические усилия хозяев, псы немедленно прыгнули бы в яму или начали бегать друг за другом вокруг нее.

— Дюк с Розмари-лейн, — выкрикнул руководитель поединка, — и Уайти — гордость Ладгет-Хилла. Оба непревзойденные чемпионы, джентльмены, и оба стоят друг друга! Так что, пожалуйста, делайте ваши ставки, джентльмены!

Он отошел от ямы и тут же вернулся, подкатив к ее краю бочонок.

— Ты хоть одну из этих псин видел в деле? — спросил Француз, наклоняясь к самому уху Синклера, чтобы перекричать галдящую публику.

— Да. Уайти однажды принес мне выигрыш, — ответил Синклер, рукой останавливая проходящего мимо букмекера. — Пять на Уайти.

— Пусть будет десять! — присоединился Француз.

Букмекер учтиво коснулся краешка шляпы — поскольку наружность у обоих была действительно джентльменской, он не стал настаивать на немедленном внесении суммы — и повернулся к какому-то старому забулдыге, дергающему его за рукав.

— Последний гонг, джентльмены! — проорал руководитель тотализатора, грохнув кулаком по закрытому бочонку, стоящему у края ямы. — Торопитесь делать ставки!

Когда хозяева наконец стащили веревки с челюстей псин, в толпе вверх взметнулись руки, публика возбужденно загалдела, а сами собаки принялись остервенело лаять, разбрызгивая вокруг слюну и пену. Затем раздался удар в колокол, и организатор состязаний возвестил:

— Ставки сделаны!

Взоры всех без исключения зрителей устремились на бочонок. Тип с голым торсом одним рывком сорвал с него крышку и пинком повалил набок.

Из опрокинутой кадки хлынуло целое полчище коричневых, черных и серых крыс, которые бурным шевелящимся потоком посыпались прямо в яму. Оказавшись на дне, они моментально встали на лапки и разбежались во все стороны; одни крысы принялись кусать друг друга, другие — карабкаться вверх по деревянным доскам, которыми изнутри была обложена яма. Нескольким зверькам удалось-таки выбраться наружу, однако гогочущие участники зрелища пинками отправили их обратно.

При виде крыс собаки совсем обезумели; едва их хозяева отстегнули поводки, как псы, оскалившись и рыча, в ту же секунду сиганули в яму. Первую жертву на свой счет записал белый питбуль, когда схватил серую жирную крысу и прокусил ее насквозь.

Синклер возбужденно стиснул кулаки, а Француз завопил:

— Отличная работа, Уайти!

Однако Дюк, черная псина с рыжими подпалинами, моментально сравнял счет — вцепившись зубами в коричневую крысу, словно в половичок, он трепал ее до тех пор, пока у той не отлетела в сторону голова. Остальные грызуны ринулись к краям ямы и, взбираясь друг другу на спины, отчаянно пытались спастись бегством. Уайти быстро выхватил из кишащей крысиной массы еще одного из зверьков и подбросил вверх. Описав в воздухе кульбит, крыса приземлилась на спину, но прежде чем она успела извернуться и встать на лапки, Уайти вонзил челюсти ей прямо в брюшко и одним движением выпустил кишки наружу.