— Buon giorno, синьор.

— Леонора, я ведь говорил, ты можешь называть меня папой.

— Sì, Signore.

Она улыбнулась. Ему нравилось ее чувство юмора и то, что она достаточно сблизилась с ним, чтобы позволять себе вольности. Подумал, что дочь взрослеет — скоро она сделается кокеткой и девушкой на выданье.

— Ты принес мне подарок?

— Надо посмотреть. Может, скажешь, сколько тебе сегодня исполнилось?

Сквозь решетку просунулись и другие пальчики. Пять, шесть, семь.

— Семь.

— Правильно. Скажи, я всегда приносил тебе подарки на день рождения?

— Всегда.

— Что ж, будем надеяться, что и на этот раз не забыл.

Он сделал вид, что роется за пазухой и в карманах камзола. Наконец сунул руку за ухо и вытащил стеклянное сердце. С облегчением увидел, что все правильно отмерил: сердечко свободно прошло сквозь прутья решетки. Услышал, как Леонора восторженно вздохнула, когда подарок упал ей в руку. Она повертела его в пальцах, восхищаясь игрой света.

— Оно волшебное? — спросила она.

— Да. Оно особенное. Придвинься поближе, я тебе объясню.

Леонора прижалась лицом к решетке. Солнце поймало золотые искры в ее зеленых глазах. У Коррадино замерло сердце.

В мире есть красота, которую мне ни за что не передать.

— Ascolta, [23]Леонора, мне нужно на некоторое время уехать. Но это сердце скажет тебе, что я всегда с тобой. Когда возьмешь его в руку и станешь рассматривать, будешь знать, как сильно я тебя люблю. Попробуй.

Она сжала пальцами сердце и зажмурилась.

— Чувствуешь? — спросил Коррадино.

Леонора открыла глаза и улыбнулась:

— Да.

— Вот видишь, я же сказал, что оно волшебное. Ты сохранила ленту, которую я подарил тебе на прошлый день рождения?

Она кивнула.

— Продень ее в отверстие и повесь сердце на шею. Только не показывай его настоятельнице и отцу Томмасо и не давай другим девочкам.

Она крепко стиснула сердце в руке и снова кивнула.

— Ты вернешься?

Он знал, что не сможет.

— Когда-нибудь.

Девочка на мгновение задумалась.

— Я буду скучать.

Он вдруг почувствовал себя выпотрошенной рыбой на прилавке рынка Пескерии. Ему хотелось рассказать дочке, что он задумал, что он пришлет за ней, как только почувствует себя в безопасности. Но он не мог доверять даже себе. Чем меньше она знает, тем лучше.

То, чего она не знает, она и не скажет. То, чего не может сказать, ей не повредит. И я слишком хорошо знаю отраву надежды и ожидания. Что, если я так никогда и не пришлю за ней?

— Я тоже буду скучать по тебе, Леонора mia, — сказал он просто.

Она просунула пальцы сквозь решетку в привычном жесте. Он понял и прижал каждый свой палец к подушечкам ее пальчиков — мизинец к мизинцу, большой палец к большому пальцу.

Вдруг отворилась дверь и показалась голова с тонзурой.

— Коррадино, сколько раз повторять, чтобы ты не рыскал возле моих девочек? Леонора, вернись к оркестру, мы начинаем.

Леонора бросила на него последний взгляд и исчезла. Коррадино пробормотал извинения и сделал вид, что уходит. Но когда священник вернулся в церковь, он прокрался назад, в переулок, и стал слушать. Красота гармонии и сильный контрапункт растравили его душу. Коррадино знал, что последует дальше, но ничего не мог с собой поделать.

Когда она держит в руках стеклянное сердечко, мне кажется, что она держит и мое сердце.

Он знал, что, возможно, никогда больше не увидит Леонору, а потому привалился к стене церкви и заплакал. Ему казалось, что слезы никогда не кончатся.

Звучала музыка.

Нора сидела в церкви Санта-Мария-делла-Пьета и пыталась дать определение своим ощущениям. Очарование? Старомодное слово из ушедшей эпохи. Колдовство? Нет, это слово попахивает злой волей.

Меня-то никто не принуждал. Я пришла сюда сама.

Она огляделась по сторонам. В церкви было полно народу. Ее соседка, элегантная итальянская матрона, сидела так близко, что ее красный рукав соприкасался с предплечьем Норы, но та ничего не имела против. Они все пришли сюда по одной и той же причине. Они связаны, захвачены (вот нужное слово) музыкой.

Антонио Вивальди. Нора вкратце знала историю его жизни — рыжебородый священник страдал астмой. Он преподавал игру на органе, написал «Времена года». Но до настоящего момента он ни разу не волновал ее сердце. С предвзятостью студентки, изучавшей искусство, она считала, что его музыка неоригинальна. Где она только не звучала: в лифтах, в супермаркетах… Страшно заиграна. Но здесь, при зажженных свечах, музыку Вивальди исполняли пятеро музыкантов. Свои произведения композитор написал именно в этой церкви и репетировал их впервые с девочками-сиротами. Все музыканты были молодыми, прилежными с виду итальянцами, они играли со страстью и с профессионализмом одновременно. Они не заигрывали с туристами — не надели старинные костюмы, за них говорила музыка. Нора слушала «Времена года» словно впервые.

Она знала, что церковь изменилась — прочла в путеводителе. В конце века, после смерти маэстро, к зданию добавился фасад в палладианском стиле, но Норе казалось, что священник где-то рядом. Она смотрела на тени, отбрасываемые свечами. За колоннами стояли внимательные местные жители, слушали музыку, и Нора пыталась отыскать среди них рыжеволосую голову композитора.

По приезде в Венецию Нора почувствовала себя снявшейся с якоря: она оторвалась от гавани и дрейфовала по бесчисленным туристским каналам. Увлекаемая толпой, ошалевшая от гвалта иностранных языков, она то оказывалась в окружении немецких туристов с их гортанной речью, то ее затягивала цепочка ярко одетых молодых французов. Пробравшись сквозь людское месиво, она пересекла площадь Сан-Марко и оказалась перед знаменитым фасадом библиотеки Сансовиниана на площади Броглио. Нора ввалилась в ее двери, словно в травматологический пункт за помощью. Она не хотела вести себя как туристка, ее раздражали эти толпы. Красота, которую она видела повсюду, почти заставила ее уверовать в Бога. Во всяком случае, она поверила в Венецию. Но город физически подействовал на нее с такой силой, что она начала его бояться. Ей требовался якорь, чтобы почувствовать себя своей. В библиотеке она будет искать сведения о Коррадино. Добрые понятные слова в строгих текстах с фактами и датами станут для нее долготами и широтами и приведут в тихую гавань. Здесь он встретит ее, словно родственник в аэропорту. «Дай я покажу тебе все, — скажет он. — Ты ведь местная. Ты моя родственница».

Консьерж в отеле, добрый, заботливый человек, понял ее состояние: он знал, как действует на людей его город. Это он предложил ей посетить Сансовиниану, объяснив, что библиотека — хорошее место, там она узнает о своем предке и о том, где можно в городе ознакомиться с его работами. «Если короче, синьорина, — сказал он, — то это почти везде». Норе понравилось, что ему знакомо имя Коррадино Манина. Консьерж говорил о нем, словно о приятеле, с которым каждый вечер выпивает. Когда Нора спросила, что ей следует посмотреть в самом городе, он сделал рукой широкий жест.

— Faccia soltanto una passeggiata, Signorina Soltanto una passeggiata, — ответил он. — Просто ходите. Ходите, и все.

Он был, конечно, прав. Выйдя из симпатичного отеля в Кастелло, она бродила по лабиринту переулков, без сожаления теряя представление о времени и пространстве. Все здесь казалось прекрасным, даже разрушение. Великолепные дворцы подпирали гниющие дома с обеих сторон, видно было, что лагуна пожирает их заживо. Оштукатуренная каменная кладка осыпалась в канал, словно печенье, покрошенное в марсалу, [24]но это лишь добавляло очарования. Казалось, дома с удовольствием отдаются воде, желая слиться с ней. Нора ходила по мостам, словно зачарованная. Ей нравилось все: и переброшенные через узкий канал от окна к окну веревки с бельем, и чумазые мальчишки, гоняющие на пустыре футбольный мяч. Ее восхищали арабские мотивы в архитектуре.