— Vicentini mangia gatti, — выкрикнул он условленное приветствие.

— Veronesi tutti matti, — прозвучало в ответ.

Коррадино никогда бы не подумал, что обрадуется Гастону Дюпаркмье, однако заплакал от радости, едва поднялся на борт лодки, благодарно взяв протянутую руку.

Замерзший, свернувшийся клубком, он лежал на дне лодки, а она плыла по лагуне, и Коррадино слышал лишь слабый плеск весел. Он подумал, что старая дразнилка верна: веронцы и вправду сумасшедшие, например Джульетта. Конечно, она была сумасшедшей, если решилась на то, что ему только что довелось испытать. Но потом ему в голову пришла другая мысль.

Она не была сумасшедшей, она сделала это ради любви. Я тоже.

Так долго чего-то хотеть, надеяться, несмотря ни на что, а потом похоронить надежду и смириться. Почти забыть о том, чего добивалась, и вдруг получить желаемое и испытать в равной мере радость и ужас. Венеция — призма. Белый свет попадает в нее и становится радугой. Все здесь меняется, вот и я изменилась.

Леонора лежала подле Алессандро, сомкнув руки на голом животе и обнимая ребенка внутри.

Как всегда, ее разбудила какофония венецианских колоколов. Алессандро, привычный к этому, спал, не реагируя на пение города.

Она не возражала против такого пробуждения, напротив, радовалась колоколам. Она лежала в золотом утреннем свете, смотрела на изгиб спины Алессандро, тихонько гладила его теплые волосы и думала о предстоящем дне. Мысли ее путались: она пыталась понять, что будет дальше. От сугубо практических проблем — что она скажет Аделино? Как же работа? Да и есть ли у нее по-прежнему работа? — Леонора уносилась к картинам воображаемого будущего: вместе с Алессандро она укачивает золотоволосого ребенка, а их гондола скользит под мостом Вздохов. Ее мысли, подобно стае чаек, следующих за рыбацким судном, разлетались и вновь сбивались в кучу. Они возвращались к ребенку и важному вопросу: как сказать Алессандро?

Леонора слишком долго считала себя «бесплодной» — это старомодное слово застряло у нее в голове. Ей казалось, что оно красноречиво отражает всю ее жизнь, и не только из-за бездетности, но и потому, что ее оставили, бросили. Произносишь: «Бесплодный», и представляется что-то пустое, темное, такое болото, как описывала Бронте, где ничего не растет и никто не ходит. «Бесплодие» стало ее частью, ярлыком, который она наклеила на себя и таскала как тяжкое бремя. Она настолько привыкла к этому, что после первого «безопасного секса» они больше не пользовались контрацепцией. Алессандро, со свойственной итальянцам небрежностью, полагал, что Леонора позаботится об этом. Она сказала, что уже позаботилась.

Я не сомневалась в этом.

Она была так убеждена в своей правоте, что даже классический признак, о котором знает любая школьница, — тошнота по утрам — остался ею незамеченным. Даже отсутствие менструации она приписала стрессу от неприятностей на работе и рекламной кампании, но под конец уже не могла игнорировать сигналы, что в ее доселе бесплодном теле растет ребенок. Она не понимала, как так. Почему то, что не получалось с одним мужчиной, сработало с другим?

Может, сама судьба или природа (у богини много имен) решает, что женщина встретила нужного мужчину? Стивен не подошел ей, но сделать ребенка Кэрол ему удалось без труда.

Стивен. Она уже несколько недель не вспоминала о нем. Он… Должно быть, у них уже родился ребенок. Интересно, каким он будет отцом? Леонора решила, что так себе: на родительские собрания в школе его еще хватит, но вставать по ночам и успокаивать младенца — вряд ли. Сейчас ей казалось, что он страшно далеко. Зато Алессандро рядом.

И он может стать «нужным» мужчиной. Я знаю.

Но как он воспримет новость? Леонора читала достаточно книг и видела много фильмов, чтобы знать, что классическая реакция ловеласа-иностранца — исчезновение при первом упоминании о ребенке. Она подумала, что ее ситуация странным образом повторяет историю матери, а у Элинор и Бруно не вышло хеппи-энда.

И все же накануне был день почти совершенного счастья. Несмотря на холодный ветер, низкое оранжевое ноябрьское солнце не пряталось за облака. Солнце золотило город, и он снова сделался дружелюбным. Когда она оставалась одна, дворцы надевали маску и ей казалось, что в тенях кто-то прячется и неслышно крадется следом, но рядом с Алессандро она чувствовала, что Венеция любит ее. После возвращения с кладбища Алессандро повел ее на плавучий овощной рынок у Понте-деи-Пуньи, где торговали прямо с растянувшихся вереницей брагоццо. [77]Они шли по набережной, вдыхали аромат оранжевых цветков цукини и сушеных белых грибов, брали в руки тяжелые фиолетово-черные тельца баклажанов. Умиротворенная, Леонора мечтала: ах, если бы только он всегда был с нею. Если бы им удалось преодолеть разделявшее их расстояние: не в прямом смысле, как во время его отъезда, а расстояние психологическое, его отчуждение, которое она ощущала постоянно.

Он что-то скрывает от меня. Я чувствую.

Она знала, что новость все изменит. Возможно, разобьет видимость их союза. Отгоняя от себя эту мысль, она плотнее прижала руки к животу.

По крайней мере, у меня есть ты.

Ее ребенок. Она вообразила, как следующие несколько месяцев он будет расти. Представила себе живот в виде стеклянного пузыря, обретающего безупречно круглую форму по мере того, как его наполняет дыхание жизни. Она сама стала сосудом, вместилищем для ребенка. Венеция вдохнула в нее новую жизнь, превратила в песочные часы, отмечающие месяцы до того, как она разрешится от бремени. Зыбучие пески, ребенок, стекло — все соединилось в великом судьбоносном плане. Она чувствовала себя сильной и одновременно хрупкой, как стекло. Ожили все ее старые надежды, давно забытые волнения тех дней, когда они со Стивеном впервые задумались о ребенке: имена, цвет стен и мебели в детской. Они представляли себе лицо ребенка, мысленно соединяли ее и его черты. Теперь, даже если Алессандро ее бросит, у нее останется его ребенок. Ее черты соединятся с его чертами.

— Наш ребенок, — сказала она вслух, обращаясь к животу.

Алессандро повернулся.

— Что? — сонно перепросил он.

Момент настал.

Она повернулась к нему, и теперь они смотрели друг на друга.

Ее располневшая грудь легла на покрывало. На лицо ей упала прядь золотых волос. Он отвел локоны в сторону и подумал, что никогда еще Леонора не выглядела такой красивой. Она словно светилась изнутри. Он потянулся к ней, но она его остановила. Слова «я беременна» напоминали ей медицинское заключение, и потому она сказала:

— У нас будет ребенок.

На лице его отразилось потрясение, повисла пауза, но в следующий миг его руки легли ей на живот и остались там — вместе с ее руками. Он опустил голову, и Леонора почувствовала на животе его мягкие кудри и жесткую щеку. Живот стал влажным, он поднял лицо — оно было залито слезами. Тогда она поняла, что все будет хорошо.

И в самом деле все было хорошо. Алессандро пришел в восторг, он обзвонил всех знакомых и сообщил, что у него будет сын.

— Откуда ты знаешь? — смеялась Леонора, когда он отказался признать вероятность другого варианта.

— Просто знаю, — сказал он.

Она дразнила его, говорила, что он типичный итальянец, но он не поддавался.

— Нет, нет, cara, [78]если у нас родится девочка, я буду любить ее не меньше. Но я знаю, что это мальчик.

И переспорить его было невозможно.