Он тяжело опустился в кресло. Его бизнес в опасности. Зачем он нанял зеленую девицу, которой придется платить зарплату? Почему у него вспотели ладони? Почему колотится сердце? У Аделино забилась старая как мир меркантильная жилка. Красивая девушка со знаменитым предком и его испытывающая трудности фабрика. Все это складывалось в одно слово — возможность. Его любимое слово.

Через четыре дня Элинор Манин принесли хорошо запакованную посылку. В ней лежало венецианское зеркало необычайной красоты в раме из стеклянных, но на вид совершенно живых цветов. Записки не прилагалось. Элинор сидела за кухонным столом, смотрела на порванную упаковку и на свое шестидесятилетнее лицо. Она плакала, и горячие слезы капали на холодное стекло.

Ей казалось, что к ней из могилы пришел подарок от Бруно.

Отделение полиции Кастелло размещалось в красивом здании, в прошлом бывшем дворцом, как и многие муниципальные учреждения Венеции. О его прежней жизни говорили арабские веерообразные окна над дверями. Тем не менее Норе не хотелось бы посещать его еще раз.

Впрочем, это зависело не от нее. Медленная работа венецианской администрации привела к тому, что через четыре недели она пришла сюда вот уже в шестой раз. Она заполняла форму за формой с непонятными именами и цифрами. Представила все бумаги и свидетельства, задокументировавшие ее жизнь: от метрики до водительских прав. Каждый раз она имела дело с новым полицейским, поэтому приходилось рассказывать историю с начала и наталкиваться то на откровенное недоверие, то на полнейшее безразличие. Английской синьорине каким-то образом удалось стать ученицей у мастеров с Мурано, и теперь ей требовалось разрешение на проживание и работу. У каждого чиновника было свое мнение по этому вопросу. Синьорина должна снять квартиру в Венеции после того, как получит разрешение на проживание, то есть реrmesso di soggiorno, затем она обратится за permesso di lavoro, то есть за разрешением на работу. Нет, возражал другой чиновник: сначала она должна получить разрешение на работу, подтвержденное нанимателем, а потом ей надо будет подать прошение на permesso di soggiorno.

Хочется взвыть.

Постепенно манеры Норы изменились: из дружелюбной, слегка невежественной блондинки — такое поведение до сих пор приносило ей успех в общении с чиновниками — она превратилась в напористую, требовательную ведьму. Метаморфоза не помогла: чиновники бездействовали.

Мне снится один и тот же сон: будто я плыву под водой лагуны, задыхаюсь, но не могу подняться на поверхность, потому что связана бюрократическими путами.

Сегодня, бесподобным осенним днем, она вошла в отделение полиции с железной решимостью.

Я пробыла в Венеции целый месяц и должна наконец довести дело до конца.

Этот месяц отличался странной эластичностью, характерной для значительных периодов жизни. С одной стороны, время пронеслось с бешеной скоростью. С другой — она никак не могла поверить, что всего четыре недели назад жила в «Бельмонте» на руинах погибшего замужества. С первого понедельника Нора усердно работала у печи. Она пришла туда, словно первоклашка, повязала голову шарфом и надела старые джинсы, попытавшись приспособиться к обстановке. Не получилось. Жар был таким сильным, что через полчаса она сорвала шарф и стала работать в джинсах, жилетке и босиком под предсказуемые комментарии стеклодувов.

Первый день у печи был изнурительным и волнующим. Большинство мужчин отнеслись к ней с настороженным дружелюбием, и Нора заподозрила, что их проинструктировал Аделино. Два стеклодува помоложе, красивые ребята, старались помочь и одобрительно посматривали на ее успехи. В первый день она ушла с работы вместе с остальными и поздравила себя с тем, что не наделала больших ошибок. Молодые стеклодувы пригласили ее в бар вместе с другими рабочими. Аделино с ними не было. Полагая, что в большой компании она в безопасности, Нора благодарно согласилась и пошла в залитый огнями бар на набережную Манин. Мастера, судя по всему, были там постоянными посетителями, потому что десять бутылок пива уже ждали их на барной стойке. Нора забралась на высокий стул, рыцарски придвинутый ей Роберто, и закрутила головой: болела шея. Мужчины засмеялись, кто-то предложил сделать ей массаж, она тоже рассмеялась.

Нужно привыкнуть к их грубоватым шуткам; они не должны меня шокировать. Это мир мужчин. Он всегда был таким, и я должна вписаться в него. Не следует изображать из себя принцессу.

Нора приложила к еще разгоряченному после жарких поцелуев печи лбу холодную бутылку «Перони», и ей стало легче от потекшего по щеке конденсата. Она сделала большой глоток, зубы стукнулись о стекло, и она подумала о долгой истории стеклодувного дела. В руке она держала эквивалент труда Коррадино и его коллег, но пущенный в массовое производство, бездушный и утилитарный. Телевизор над стойкой, крутивший MTV, отрывал от размышлений. Роберто поманил Нору. Они с Лукой успели занять в углу столик. Нора села, улыбнулась и стала отвечать на расспросы о Лондоне, футбольной команде «Челси» и Роберте Уильямсе [36]— именно в таком порядке. В свою очередь, она выяснила, что оба молодых человека — сыновья стеклодувов.

— У Роберто, — сказал Лука, — самая долгая стеклодувная история, хотя он моложе всех нас.

— При этом я самый талантливый. — Хвастливое заявление смягчила белозубая улыбка.

— Как ни противно, так оно и есть, — подтвердил Лука. — Старик Аделино постоянно его нахваливает.

— Он говорит, я унаследовал дух семьи, — скромно пояснил Роберто.

— Да. — Лука зажал нос. — Понимаю, что он имеет в виду. От тебя несет.

Роберто дал Луке затрещину, и оба расхохотались. Нора поерзала на стуле. Она вдруг почувствовала себя очень старой. Эти мальчики очаровательны, но немного… незрелы? Она сменила тему и спросила Роберто о том, что было ей интересно:

— Ваша семья всегда занималась этим ремеслом?

— Всегда. С семнадцатого века. Мой предок, Джакомо дель Пьеро, был родоначальником нашей профессии.

XVII век! Коррадино жил в то же время! Могли ли эти двое знать друг друга?

— Вероятно, — сказала Нора небрежно, изо всех сил сдерживая волнение, — тогда были и другие стекловарни?

— Нет, — возразил Лука, который казался умнее своего коллеги, — в те дни на Мурано существовала единственная стекольная фабрика. Венеция была еще Республикой и сохраняла монополию на стекло. Все стеклодувы Венеции жили и умирали здесь, после того как в тысяча двести девяносто первом году завод переехал на остров. Рабочим угрожали смертью, если они пытались уехать. Если кто-то сбегал, их близких заключали в тюрьму или убивали, чтобы заставить беглецов вернуться. — Лука сделал эффектную паузу и отхлебнул пива. — После того как городу-государству пришел конец, появилось много других фабрик, более трехсот производств. Монополия Мурано была утрачена, хорошее стекло выучились делать и в других странах. В тысяча восемьсот пятом году гильдия стеклодувов прекратила существование, и мастера разъехались по всей Европе.

— Сейчас у стеклодувов трудные времена, — сказал Роберто. — При Джакомо здесь выпускали все: от обычных бутылок, — он махнул своим «Перони», подтверждая мысли Норы, — до самых изысканных зеркал. Простую стеклянную тару теперь изготавливают на огромных бутылочных заводах в Германии, «Дулюкс» — во Франции, «Палакс» — в Турции. Вся наша жизнь сейчас — рынок, или «искусство», если вам так больше нравится. Единственные покупатели — туристы, и наша стекловарня составляет маленькую часть рынка. Соревнование идет нешуточное. Вам повезло, что вас взяли, — добавил он, задумчиво глядя на Нору.

Нора опустила глаза и хлебнула пива. Она чувствовала себя неловко, почти униженно.