— Какая?

— Он раздумал строить музей.

Нобби смотрел на Фрэнка, а его дети носились по лужайке у него за спиной. Вдалеке, где-то около форта Георга, на лужайке показался человек в синем спортивном костюме — он бежал трусцой, ведя на поводке собаку. Хозяин отпустил животное, и пес радостно помчался к деревьям, а его уши развевались на ветру. Мальчишки Нобби завопили от восторга, но отец даже не обратил на них внимания. Он напряженно глядел за спину Фрэнка, на дома, выстроившиеся вдоль Форт-роуд, и в особенности на свой собственный: большое желтое здание с белой отделкой, за которым был сад, где могли играть дети. Фрэнк знал, что в доме Кэролайн Дебьер работала, наверное, над романом — давняя мечта Нобби, по чьему настоянию она оставила должность штатного корреспондента в «Архитектурном обозрении», где мирно трудилась до тех пор, пока не повстречала своего будущего мужа, и они принялись вместе строить воздушные замки, которые рушил теперь один за другим ледяной ветер реальности, вызванный смертью Ги Бруара.

Лицо Нобби налилось кровью, когда до его сознания дошли слова Фрэнка и вложенный в них смысл.

— Ра-ра-раздумал? С-совсем? Т-то… то есть у-ублюдок…

Он замолчал. Казалось, он силой пытается заставить спокойствие снизойти на него, но оно, похоже, не очень спешило.

Фрэнк пришел на помощь.

— Не думаю, что он всех нас провел. По-моему, он просто передумал. По какой-то причине. Вот что, мне кажется, произошло.

— А… а… а вечеринка?

— Не знаю.

— А… а…

Нобби сильно зажмурился. Сморщил лицо. Трижды повторил слово «так», словно заклинание, которое помогало избавиться от напасти, а когда заговорил снова, заикания как не бывало.

— А зачем тогда было всем объявлять, Фрэнк? Зачем рисунок? Он вынес его к гостям. Ты был там. Он его всем показывал. Он… Господи, зачем он это сделал?

— Не знаю. Не могу сказать. Я сам не понимаю.

Нобби пристально поглядел на него. Сделал шаг назад, как будто хотел разглядеть Фрэнка получше, прищурился, отче го лицо заострилось еще сильнее, чем раньше.

— Опять я в дураках, да? — сказал он. — Прямо как раньше.

— Почему в дураках?

— Вы с Бруаром меня подставили. Посмеялись надо мной. Неужели вам в школе было мало? Не ставьте Нобби в нашу группу, мистер Узли. Когда он встанет перед классом, чтобы отвечать, мы все будем выглядеть плохо.

— Не говори чепухи. Ты меня вообще слушал?

— Разумеется. И прекрасно во всем разобрался. Сначала меня подставили, а теперь сбили с ног. «Пусть думает, что получил подряд, а мы вытянем ковер у него из-под ног». Правила все те же. Только игра другая.

— Нобби, — сказал Фрэнк, — послушай себя сам. Неужели ты думаешь, что Ги заварил всю эту кашу с музеем ради сомнительного удовольствия унизить тебя?

— Думаю, — ответил тот.

— Чушь какая. Зачем?

— Затем, что ему это нравилось. Взамен того источника адреналина, которым был для него бизнес. Так он чувствовал себя всемогущим.

— Во всем этом нет ни капли смысла.

— Думаешь? А ты посмотри на его сына. Посмотри на Анаис, глупую телку. Да посмотри на себя, Фрэнк, если уж на то пошло.

«С этим надо что-то делать, Фрэнк. Ты ведь понимаешь, правда?»

Фрэнк отвел взгляд. Грудь снова стало давить, давить, давить. И снова в воздухе не было ничего такого, что мешало бы ему дышать.

— Он говорил: «Насколько мог, я тебя выручил», — сказал Нобби тихо. — Он говорил: «Я поддержал тебя, сынок. К сожалению, на большее тебе рассчитывать не приходится. И на то, что это будет длиться вечно, тоже, дорогой мой». Но ведь он обещал, понимаешь. Он заставил меня поверить…

Нобби яростно заморгал и отвернулся.

— Да, — прошептал Фрэнк. — Это у него хорошо получалось.

Сент-Джеймс и его жена расстались недалеко от коттеджа. Рут Бруар позвонила, когда их разговор с Даффи подходил к концу, и в результате ее звонка кольцо, найденное ими на пляже, перекочевало в руки Деборы. Сент-Джеймс должен был вернуться в поместье, чтобы увидеть мисс Бруар. Дебора, в свою очередь, должна была отнести кольцо, не вынимая его из носового платка, к инспектору Ле Галле для возможного опознания. Внешний вид находки не позволял надеяться на то, что на ней будет хотя бы один годный отпечаток. Но шанс, пусть и ничтожный, все равно оставался. Поскольку у Сент-Джеймса для проведения экспертизы не было ничего, в том числе и права, то заниматься этим придется Ле Галле.

— Я сам доберусь обратно и встречусь с тобой в отеле, — сказал он жене, серьезно посмотрел на нее и спросил: — Ты уверена, что справишься, Дебора?

Он имел в виду не задание, которое поручал ей, а то, что они услышали от Даффи, в особенности от Валери, неколебимо уверенной в том, что она видела именно Чайну Ривер, когда та шла в бухту по пятам за Ги Бруаром. Дебора ответила:

— Наверное, у нее есть какая-то причина желать, чтобы мы поверили, будто между Чайной и Ги что-то было. Он имел подход к женщинам, почему бы не к самой Валери?

— Она старше остальных.

— Старше Чайны. Но не намного старше, чем Анаис Эббот. Всего на несколько лет, я думаю. И при этом она оказывается лет на… сколько? На двадцать лет моложе самого Ги Бруара?

Этот факт нельзя было оставить без внимания, даже если ему показалось, что его жена настойчиво старается убедить саму себя. Тем не менее он сказал:

— Ле Галле не говорит нам всего, что знает. И не скажет. Я для него никто, и даже если бы я был кем-то, то так просто не бывает, чтобы полицейский, расследующий убийство, раскрывал материалы следствия представителю противоположной стороны. Но обо мне и этого не скажешь. Я для него совершенно чужой человек, который пришел просить об одолжении, не объяснив толком, кто он такой и какое место занимает во всей этой истории.

— Значит, ты считаешь, что есть что-то еще. Какая-то причина. Какая-то связь. Между Ги Бруаром и Чайной. Саймон, я не могу в это поверить.

Сент-Джеймс посмотрел на нее с нежностью и подумал о том, как сильно он ее любит и как ему хочется ее защитить. Но он знал, что должен сказать правду, и потому ответил:

— Да, любимая. По-моему, это не исключено.

Дебора нахмурилась. Ее взгляд устремился поверх его плеча туда, где тропинка, ведущая к бухте, пропадала в зарослях рододендронов.

— Я в это не верю, — повторила она. — Даже будь она легкой добычей. Из-за Мэтта. Понимаешь, когда такое случается, когда женщина расстается с мужчиной, ей нужно время, Саймон. Она должна чувствовать, что между ней и следующим мужчиной что-то есть. Ей хочется верить, что это не просто… не просто секс…

Жаркий румянец растекся по ее шее, поднялся вверх и залил щеки.

Сент-Джеймс хотел сказать: «Так было с тобой, Дебора».

Он понимал, что она, сама того не подозревая, сделала их отношениям самый лучший из всех возможных комплиментов: созналась, что для нее перейти от него к Томми Линли было совсем не просто, когда до этого дошло. Но не все женщины одинаковы. Бывают и такие — он знал это наверняка, — которым по окончании длительного романа просто необходимо убедиться в неотразимости своих чар. Для них знать, что они желанны, важнее, чем знать, что они любимы. Но он не мог сказать этого вслух. Слишком многое было связано с любовью Деборы к Линли. Слишком многое зависело от его собственной дружбы с ним. Поэтому он сказал:

— Не будем смотреть на вещи предвзято. Пока не узнаем наверняка.

— Хорошо. Не будем.

— Увидимся позже?

— В отеле.

Он коротко поцеловал ее, сначала раз, потом еще два. Ее губы были нежны, а рука касалась его щеки, и ему так хотелось остаться с ней, но он знал, что это невозможно.

— В участке спроси Ле Галле, — сказал он ей. — Никому другому кольцо не отдавай.

— Конечно, — ответила она.

И он зашагал назад к дому.

Дебора провожала его взглядом, замечая про себя, как хромота сковывает его движения, от природы полные красоты и грации. Ей хотелось окликнуть его и объяснить, что она знает Чайну Ривер так, как можно узнать человека только в беде, ему, Саймону, не понятной, а дружба, выкованная при таких обстоятельствах, помогает женщинам понимать друг друга с полуслова. Ей хотелось рассказать мужу, что между женщинами бывают такие моменты, когда устанавливается истина, и ее нельзя ни отменить, ни опровергнуть, но и объяснить словами тоже нельзя. Истина просто есть, а то, как каждая из женщин ведет себя в очерченных ею пределах, зависит от того, прочна ли их дружба. Но разве объяснишь это мужчине? И не какому-то мужчине, а собственному мужу, который прожил больше десяти лет, пытаясь вырваться за пределы истины о том, что он калека, и, не в силах эту истину отрицать, пытался обратить ее в шутку, хотя, как она знала, увечье погубило почти всю его молодость.