Потом наступила очередь остальных. С Фрэнком Узли все прошло удивительно гладко. Когда она подошла к нему и, заикаясь от смущения, заговорила о том, что наверняка что-то еще можно сделать, поскольку ее брат совершенно недвусмысленно высказывался по поводу музея, Фрэнк ответил:

— Не утруждайте себя этим, Рут.

И без всякой злобы откланялся. И все же он наверняка был сильно разочарован, ведь они с Ги вложили в этот проект столько времени и сил, поэтому она задержала его и сказала, что положение не безнадежное, что они вместе придумают, как воплотить в реальность его мечту. Ги знал, как много значил для Фрэнка этот проект, и наверняка хотел… Но продолжать она не могла. Она не могла предать брата и его планы, так как сама еще не понимала, что именно он сделал и почему.

Фрэнк взял ее руку в свои и сказал:

— У нас будет время подумать об этом позже. А сейчас не беспокойтесь.

И он ушел, оставив ее один на один с Анаис.

«Контуженый», — внезапно всплыло в памяти Рут слово, когда она наконец осталась один на один с любовницей своего брата.

Та оцепенело сидела на том же самом диванчике, куда опустилась, когда Доминик Форрест оглашал завещание, только теперь она была одна. Бедняжка Джемайма так обрадовалась возможности скрыться, что не успела Рут шепнуть: «Не могла бы ты поискать Стивена, дорогая, он где-то в парке…», как девочка заторопилась к выходу и, зацепившись неуклюжей ногой за краешек оттоманки, едва не опрокинула ее. Причины такой спешки были понятны. Джемайма хорошо знала свою мать и заранее предвидела, каких жертв дочерней преданности потребует от нее та в ближайшие несколько недель. Анаис понадобится и наперсница, и козел отпущения. И только время покажет, какую роль она выберет для своей долговязой дочери.

Итак, Рут и Анаис остались одни. Анаис сидела, теребя уголок диванной подушки, а Рут не знала, что сказать. Ее брат, несмотря на все свои недостатки, был добрым и щедрым человеком и в своем предыдущем завещании так хорошо обеспечил Анаис Эббот и ее детей, что, будь оно действительным сейчас, у той не осталось бы поводов для беспокойства. Вообще-то Ги давно обзавелся привычкой поступать так со своими женщинами. Каждый раз, когда ему случалось провести с очередной любовницей больше трех месяцев кряду, он включал ее в свое завещание, чтобы показать, как они привязаны друг к другу. Рут хорошо это знала, потому что Ги всегда ставил ее в известность о каждом своем завещании. За исключением последнего документа, она прочитала их все в присутствии брата и его поверенного, так как Ги всегда хотел быть уверен в том, что деньгами распорядятся по его желанию.

Последнее завещание, которое читала Рут, было составлено через шесть месяцев после начала его отношений с Анаис Эббот, они тогда как раз вернулись с Сардинии, где занимались, похоже, лишь тем, что исследовали возможности взаимодействия мужчины и женщины при помощи соответствующих частей тел. Ги вернулся из той поездки со сверкающими глазами и сразу заявил:

— Она — та, кто мне нужен. Рут. — И его новое завещание отражало эту оптимистическую веру.

Именно поэтому Рут и попросила Анаис присутствовать при чтении завещания, а та, судя по выражению ее глаз, считала, что она сделала это по злобе.

Рут не знала, что хуже: позволить Анаис считать, будто она затаила такую ненависть к ней, что публично разбила все ее надежды, или рассказать ей о тех четырехстах тысячах, которые отходили ей по первому завещанию и позволили бы решить ее нынешние проблемы. Придется выбрать первое, решила Рут. Конечно, ей не хотелось жить с сознанием того, что кто-то ее ненавидит, но рассказать о предыдущем завещании значило пуститься в объяснения о том, почему оно было изменено.

Рут опустилась на диванчик. Она тихо сказала:

— Анаис, мне очень жаль. Я не знаю, что еще сказать.

Анаис повернула голову медленно, как женщина, приходящая в себя после глубокого обморока.

— Если ему так хотелось оставить свои деньги детям, то почему не моим? Джемайме. Стивену. Неужели он только притворялся? — Она прижала подушку к животу. — За что он так со мной, Рут?

Рут не знала, как ей объяснить. Анаис и так было плохо. Сделать ей еще хуже было бы совсем жестоко.

— Я думаю, все дело в том, что своих детей Ги потерял, моя дорогая. Их забрали матери. После разводов. По-моему, эти подростки были для него последним шансом сыграть роль отца, ведь его дети выросли.

— А моих ему было недостаточно? — спросила Анаис — Моей Джемаймы? Моего Стивена? Они были для него не важны? Настолько несущественны, что двое чужих…

— Не для Ги, — поправила ее Рут. — Он знал Пола Филлера и Синтию Мулен много лет.

«Дольше, чем тебя или твоих детей», — чуть было не произнесла она, но удержалась, потому что хотела завершить разговор раньше, чем они доберутся до тем, рассуждать на которые она не могла.

— Ты же знаешь о Гернсийской ассоциации взрослых, подростков и учителей, Анаис. И ты знаешь, как трепетно Ги относился к обязанностям наставника.

— И они втерлись в его жизнь, так? В надежде на… Представились, пришли сюда, огляделись и поняли, что если разыграют свои карты как надо, то, может, им что-нибудь и перепадет. Вот так. Именно это и случилось. Вот так.

И она отшвырнула подушку.

Рут смотрела и слушала. Способность Анаис к самообману поражала. Ее так и подмывало сказать: «А ты сама-то не к тому ли стремилась, милая? Или ты связалась с мужчиной на двадцать пять лет старше тебя из чистой преданности? Нет, Анаис, я так не думаю».

Вместо этого она произнесла:

— Наверное, он полагал, что Джемайма и Стивен преуспеют в жизни, ведь о них есть кому позаботиться. А те двое… У них нет таких преимуществ, как у твоих детей. Вот он и хотел им помочь.

— А я? Как он собирался поступить со мной?

«Ага, — подумала Рут. — Вот мы и добрались до главного». Но такого ответа, который устроил бы Анаис, у нее не было. Поэтому она снова повторила:

— Мне очень жаль, дорогая.

На что Анаис заявила:

— Да уж, конечно.

Она огляделась по сторонам с видом человека, который очнулся в незнакомом месте. Собрала свои пожитки и встала. Подошла к двери. Но там остановилась и повернулась к Рут.

— Он давал обещания, — сказала она, — Он говорил мне такие вещи, Рут! Неужели все это была ложь?

Рут дала тот единственный ответ, который можно было спокойно предложить другой женщине:

— Я не помню случая, когда бы мой брат говорил неправду. Да он и не лгал никогда в жизни, по крайней мере ей.

«Sois forte, — говорил он ей. — Ne crains rien. Je reviendrai te chercher, petite soeur». [19]

И он сдержал свое простое обещание, вернулся и нашел ее в чужой семье, куда разоренная войной страна, для которой двое французских ребятишек-беженцев были двумя лишними ртами, нуждавшимися в еде, доме и заботе, поместила их в ожидании того неопределенного будущего, когда появятся благодарные родители и заберут их домой. Но они так и не пришли, а потом, когда все узнали об ужасах, творившихся в концлагерях, появился Ги. Несмотря на свой страх, он клялся ей, что «cela n'a d'importance, d'ailleurs rien n'a d'importance», [20]чтобы она не боялась. И всю жизнь продолжал доказывать, что они проживут и без родителей, а если надо, то и без друзей, в стране, которую они не выбирали, но которую навязала им судьба. Поэтому в глазах Рут он никогда не был лжецом, хотя она и понимала, что ему наверняка пришлось сплести целую сеть лжи, когда он обманывал двух жен и множество любовниц, без конца меняя женщин.

Когда Анаис ушла, Рут задумалась над этими вопросами. Она размышляла над ними в свете активности Ги в последние несколько месяцев. И поняла, что если он обманывал ее хотя бы в том, что не говорил ей всей правды, — как в случае с новым завещанием, о котором она ничего не знала, — то мог обманывать и в остальном.