Мы надели ботинки и пошли через двор к печи для обжига.

— Мне трудно сгибаться, — сказал он. — Вот я и думаю… Может, вы зайдете внутрь и принесете оттуда мои гончарные изделия. Боюсь, это будет грязная работа.

— Конечно, — согласилась я.

Я откинула брезент, закрывающий вход. Внутри по-прежнему было темно и уже не так тепло.

— У нас есть в доме фонарик? — спросила я. — Я могу споткнуться и разбить что-нибудь.

— Не переживайте. — ответил он.

Я не стала спорить. Просто согнулась и прошла внутрь.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Я и не подозревала, что снова почувствую тревогу, когда окажусь в темном замкнутом пространстве. По спине у меня побежали мурашки. Сердце забилось быстрее. Я увидела стоящие на полках чашки, вазы и кувшины. Они были холодными на ощупь. Я взяла по вазе в каждую руку и направилась назад в туннель, понимая, что понадобится немало времени, чтобы вытащить все эти ценные изделия.

Выбравшись наружу, я осторожно передала брату Майку большую вазу. Она казалась мне прекрасной. Я не особо интересовалась подобными предметами, но обожженная огнем неровная глина будила во мне теплые чувства.

Брат Майк взял вазу у меня из рук и отшвырнул в сторону. Она с тяжелым стуком упала на твердую землю.

— Что вы делаете? — спросила я.

— Они испорчены, — ответил он. — Я должен был вытащить их в крайнем случае через два дня после обжига. А прошло уже шесть недель. Влажность уничтожила их.

Он размахнулся молотком и одним ударом разбил вазу.

— Но она такая красивая. — Я не отдала ему вторую вазу. Возможно, она слегка деформировалась, но все равно выглядела на удивление изысканно. — Разве вы не говорили, что результат обжига невозможно предсказать, что это часть процесса?

— Кали, — терпеливо продолжил он, — в моей коллекции есть образцы со всего мира. Я знаю, что делаю. — Он взял у меня вазу и бросил ее. — К тому же это прекрасная терапия.

Я не согласилась, но, несмотря на внутреннее сопротивление, все равно пошла внутрь и принесла еще вазы. С каждым заходом я приносила пару изысканных изделий, а он бросал их и разбивал молотком. Я отказалась от деликатного обращения и просто выкатывала их из туннеля. Мне стало невмоготу. Я больше не смогла выносить духоту и попросила устроить перерыв. Чувствовала себя как шахтер, отработавший смену.

На улице я поняла, что вспотела от напряжения и оставшегося от печи тепла, и вытерла ладонью лоб. Брат Майк рассмеялся.

— В чем дело? — смутившись, спросила я.

— Видели бы вы себя сейчас, — покрытую сажей и потом. Теперь ваш внешний вил полностью соответствует значению вашего имени. Кали — разрушительница миров.

— Я ждала подходящего момента, чтобы показать свою сущность.

Мне было приятно видеть его улыбку.

В конце дня мы снова сидели у него дома и пили чай, который мне так хотелось снова попробовать.

— Я очень переживал, когда вас сбросили вниз, — признался он.

Я не хотела больше думать о Дитмарше и о том, что там случилось, и сердилась за то, что он поднял эту тему. Мне просто хотелось забыть о тех событиях.

— Значит, там, в лазарете. — спросила я, — это был Хаммонд?

Сначала он ничего не ответил. Я знала, что Фентон и Рой отвели брата Майка в шестую камеру и что Фентон убил человека, который там сидел. Но официально его личность так и не была установлена. Имя Хаммонда ни разу не упоминалось во время суда, а на мои слова никто не обратил внимания.

— Я не знаю, — произнес наконец брат Майк. — Джон Кроули убедил меня, что это Хаммонд. Мне жаль, что я лгал вам, но я не мог сказать правду. Боялся, что с Хаммондом может случиться что-то ужасное, если кто-нибудь узнает о его местонахождении. Однажды я был в лазарете, но не узнал его. Ужасно, как поступил с ним Фентон. Зарезал как скотину.

Я хотела спросить, нашли ли они на теле какие-то подтверждения тому, что это был он: возможно, татуировку или номер банковского счета, который они искали, но у меня не хватило мужества выяснять детали.

— Думаю, Рою нужен был комикс, — сказала я. — Если его когда-нибудь поймают, я хотела бы расспросить его об этом.

Рой сбежал через окно процедурного кабинета в городской больнице, где размещались тяжело раненные заключенные. Я до сих пор поражалась абсурдности ситуации, когда представляла, как одноногий человек спускается по водосточной трубе с четвертого этажа, ловит такси и уезжает.

Но брат Майк, казалось, не слышал меня.

— Наверное, тяжелее всего я переживаю предательство Джона. — сказал он. — Горько сознавать, что комикс был вовсе не художественным повествованием о жизни Хаммонда. Оказывается, в рисунки были зашифрованы символы и послания. И мне тяжело думать о том, что он использовал меня, изучал мои документы, чтобы выяснить все детали, а совсем не для того, что я предполагал. Я был глупцом, доверяя ему.

— Вы же не знаете, о чем думал Кроули и для чего он все это делал. — перебила я. — Возможно, его мотивы были не так уж и очевидны. Отчасти они были связаны с деньгами. Но вместе с тем он хотел рассказать о Хаммонде. Возможно, Кроули не был настолько свободен в своих чувствах и поступках, как ему хотелось. Не исключено, что Рой принуждал его. Или обманом втянул в это дело. Теперь это кажется самым простым объяснением случившегося. Но возможно, Кроули был намного сложнее, чем всем казалось. Я совсем не уверена, что один человек может до конца понять другого.

Я по-прежнему не могла избавиться от грустных мыслей о Руддике, об Уоллесе, обо всех остальных и о том, какую цену им пришлось заплатить. Сначала расследование тюремного бунта проводилось очень активно. Возникали предположения о нарушениях в финансовой отчетности тюрьмы, всплывала информация о коррупции среди надзирателей, ходили слухи о секретной группе, названной «Социальным клубом Дитмарша», и была дана жесткая директива обыскать все самым тщательным образом и собрать любую относящуюся к делу, даже самую неприятную, информацию. Но после самоубийства Дроуна и отставки Уоллеса настроения изменились, а интенсивность расследования стала постепенно ослабевать. После этого все внимание сосредоточили на заключенных, ответственных за восстание, на бывшем зэке, который выдавал себя за местного журналиста, чтобы получить доступ в Дитмарш, и на Руддике — человеке, чье сотрудничество с какими-либо федеральными агентствами так и не было подтверждено. Его прежние наниматели — администрации тюрем в Кентукки и в Теннеси — признались, что он уходил от них еще до того, как они успевали подготовить документы о его увольнении. Еще одна тайна, которая причиняла мне дополнительную душевную боль.

— Я должен рассказать вам кое-что, Кали. — Брат Майк прервал мои мрачные размышления. — Это касается смотрителя Уоллеса и Джоша.

Я ждала. Мне не хотелось говорить о Джоше. Лишнее напоминание о связи, от которой я уже никогда не смогу избавиться.

— Примерно восемнадцать месяцев назад со мной связался адвокат, который делал пожертвования в фонд восстановительного правосудия. Его интересовало, кто из сотрудников Дитмарша готов помочь заключенному по имени Джош Рифф, которого должны были разместить в тюрьме.

Все это казалось мне таким далеким… Я слушала и удивлялась, как восемнадцать месяцев назад некто без моего ведома круто изменил мою жизнь.

— Когда я узнал, что заключенный — совсем молодой человек, которого осудили на столь долгий срок, я познакомил адвоката со смотрителем Уоллесом и больше не интересовался этим делом. На прошлой неделе Уоллес позвонил мне и во всем признался. Он сказал, что согласился предоставить Джошу особые условия содержания в обмен на деньги.

Я насторожилась.

— Им стало известно, что у дочери смотрителя возникли проблемы: у нее была судимость, трое детей и никаких средств к существованию. Они сказали, что построят дом для нее, если смотритель будет опекать Джошуа. — Брат Майк пристально посмотрел мне в глаза. — Смотритель сказал мне, что он впервые испытал соблазн взять деньги. Он был уверен, что никто не пострадает, а его дочь и трое внуков обретут достойную жизнь. Он чувствовал себя виноватым перед дочерью. Единственный раз в жизни смотритель поступился своей честностью, и он считал, что должен сделать это ради дочери, которую не смог воспитать должным образом. К тому же у его среднего внука начались неприятности, и Уоллес полагал, что ему необходимо сменить обстановку.