— Не угомонятся до Рождества, — заметил Баумард, ветеран нашей службы.

Он привык сбривать седые волосы почти под ноль и не представлял, как можно ходить с другой прической. Кстати, он относился к категории надзирателей, отличающихся редким интеллектом. В девяностые он заработал кучу денег на фондовом рынке, но все равно предпочитал трудиться, а не бездельничать на солнечном берегу. Если у кого-то возникали неприятности, особенно в финансах, мы прислушивались к его советам, словно он сам Уоррен Баффет.

— Нам пришлось временно запретить визиты родственников, жен, подружек, которые зачастили к нам после Дня благодарения. И это наша вина, — продолжал Баумард. — Теперь зэки не успокоятся до января.

Мы так устали, что не было сил даже на негативные эмоции. Поэтому в день накануне Рождества мы просто сидели в комнате для персонала, ели заветренные сандвичи на пластиковых подносах и позволили себе немного ослабить бронежилеты. Мне ужасно хотелось в туалет, но Франклин вышел оттуда, помахал рукой и со смехом заявил, что испортил воздух, — вот что бывает, когда целую неделю питаешься бурито из микроволновки. Возмущенные выкрики тех, кто сидел рядом с туалетом, убедили меня в необходимости немного потерпеть.

Общие невзгоды выработали у нас чувство солидарности. В тюрьму приходят работать разные люди. В нынешнем штате состояло несколько бывших футболистов и на удивление много педагогов. Здесь трудились кровельщики и пожарные, охранники и бывшие солдаты, а также парни, которые любят зимнюю рыбалку, и ребята, голосующие за демократов. Робкие и агрессивные, одинокие женщины, лесбиянки и многодетные мамаши, мы такие разные и не похожие друг на друга и вместе с тем такие предсказуемые и обыкновенные, как и заключенные.

— Вы знаете, что Кроули проходил курс художественной терапии? — спросил надзиратель Катлер, хороший человек, но слишком вялый и безынициативный, чтобы заслужить мое уважение. — И все началось с того, что кому-то не понравился чей-то рисунок.

Никто даже не попытался объяснить, почему это могло случиться. Я тоже промолчала, хотя у меня сдавливало виски от чувства вины. Ведь я знаю о комиксе и ничего не предпринимаю.

Все лишь возмущенно пробормотали себе что-то под нос. Эта милая сентиментальная программа, возможно, стала причиной наших неприятностей. Работая в тюрьме, быстро усваиваешь: мягкость по отношению к зэкам не доводит до добра.

Офицер Дроун занял солидарную позицию. Он высказал возмущение в адрес священника, предотвратившего убийство, которое, возможно, решило бы многие наши проблемы. Его слова казались полной бессмыслицей, но Дроуна, да и остальных, это не волновало.

— Это все старый сукин сын — брат Майк, — возмутился он. — Надо аннулировать его лицензию на педагогическую деятельность.

Затем Баумард поддел Дроуна:

— Дряхлый священник показал себя настоящим мужиком, а ты повел себя как тряпка.

Я не люблю Дроуна, потому что его отец и дедушка работали в тюрьме, и он относился к третьему поколению и династии идиотов. Подтрунивание Баумарда над Дроуном заставило меня улыбнуться. Впервые за неделю.

Мое хорошее настроение улетучилось, когда я открыла свой шкафчик. Я набрала комбинацию чисел, которую не так уж и сложно подобрать, и потянула за ручку. Замок щелкнул. Дверь со скрипом открылась, и я увидела приклеенный к ней рисунок. Я жутко смутилась. Возможно, дело в усталости или просто сдали нервы, но мне не удалось проигнорировать его. Вместо этого я повысила голос и заговорила как строгая учительница, ведущая урок у первоклашек:

— Кто это сюда притащил?

Это снова был рисунок Джоша, похожий на тот, что отдал мне брат Майк. На этот раз в одной руке у женщины-варвара был меч, в другой — отрубленная голова, а на запястье — татуировка змеи. Женщина, роскошная и сексуальная, стояла, нарочито раздвинув ноги. Ее бедра прикрывала шкура, на ногах были высокие сапоги, а сверху — ничего. Ее пышные груди с темными, крепкими и дерзко торчащими вверх сосками были обнажены.

— Интересно, откуда берутся такие картинки? — удивился Катлер.

— Не возражаешь, если я сделаю несколько копий? — спросил Дроун, с трудом сдерживая смешок.

Не сомневаюсь, они уже отксерили рисунки.

— Возьми ею, вставь в рамку и повесь у себя в гостиной, — предложил Франклин.

Затем послышался громкий голос Баумарда:

— Внимание, радар.

Все знали, что это своего рода предупреждение. В комнату вошел Майкл Руддик, которого считали «крысой» на корабле. Поведение моих коллег легко было предсказать, ведь они словно мальчишки, играющие в школьном дворе. Секунду назад я была мишенью, а теперь превратилась в обычного наблюдателя. Но это не означало, что я сочувствую новой жертве. Напротив, я с облегчением вздохнула и не отказала себе в удовольствии посмеяться вместе с остальными.

Внешность Руддика нельзя назвать отвратительной. Этот высокий, атлетически сложенный темноволосый и уверенный в себе мужчина в сорок с небольшим лет выглядел вполне привлекательно. Однако подозревали, и не без оснований, что он входит в группу «Секретный Сэм», которая собирала жалобы зэков на надзирателей. В каждом исправительном учреждении имелся такой сотрудник. Иногда он работал на ФБР, иногда — на управление по экономическим преступлениям, но всегда следил за надзирателями. Учитывая мою недавнюю встречу со смотрителем Уоллесом по поводу истории с Шоном Хэдли, Руддик был последним человеком, с которым мне хотелось бы увидеться. Я бросила рисунок в свой яшик и достала куртку.

— Да брось ты, — махнул рукой Дроун. — Не будь ханжой. Это всего лишь рисунок.

Руддик ничего не сказал. Он достал из своего шкафчика резиновые перчатки и мрачно салютовал Дроуну. Затем ушел.

Я уже собралась сделать то же самое. Это была самая тихая ночь за последнее время, и мне разрешили вернуться домой. Я уже планировала посмотреть какое-нибудь ток-шоу и уснуть перед телевизором, когда Баумард попросил подменить его, чтобы он мог почитать внукам «В ночь перед Рождеством» [3].

Могла ли я отказаться? Я одинока, меня не ждут дома дети. У меня нет братьев, сестер, а значит, никаких маленьких племянников и племянниц. Ни родителей, о которых нужно заботиться, ни мужа или парня, который мог бы обидеться. Мне нет необходимости покупать подарки, зато нужна наличность. А дежурство в «Пузыре» ничуть не хуже ночи, проведенной в своей постели, только за нее еще и платят. Все заключенные заперты в своих камерах, и мне не о чем беспокоиться. Если сидеть с рацией у самого уха и заранее договориться с напарником, чтобы не болтал без дела, сладкие сны обеспечены.

Я согласилась. И только потом узнала, что моим напарником будет Катлер, который не мог держать рот на замке дольше двух минут.

Тем не менее, когда мы приступили к дежурству после ужина, состоящего из пиццы и куриных крылышек, который заказал для нас Баумард, даже Катлер вел себя тихо. Вероятно, его вымотали долгие, утомительные дежурства последних дней. Наш пост находился на возвышении, и когда я оказывалась здесь, у меня возникало чувство, словно мы парим в воздухе. Со всех сторон нас окружали стекло и решетки, и мы могли видеть все, что происходило в центральном зале. Ночью освещение не такое яркое. На мониторах выводилось черно-белое изображение с камер наблюдений, которые фиксировали любое движение у основных входов в зал, а также во всех коридорах. По экранам бежал «снежок», но я видела каменные стены и стальные решетки, напоминающие обломки затонувших кораблей.

— Эх, сейчас бы домой, — зевнул Катлер. — Я готов пойти куда угодно, только бы не оставаться здесь.

Я слушала его и с трудом сдерживалась, чтобы не закрыть слипающиеся глаза. Куриные крылышки были очень вкусными, но теперь я чувствовала себя совершенно одурманенной и раздувшейся. Вскоре Катлер заснул, склонив голову набок. Его толстая шея, как резонатор, добавляла его раскатистому храпу дополнительное трубное звучание.