Он долго сидел на краю матраса и молчал. Потрясения прошедшего дня причиняли ему почти что физическую боль. Затем он убрал маленькую графическую новеллу Кроули в щель в столбике его кровати и начал раздеваться. Когда спустилась ночь и все шорохи стихли, он услышал шепот. Это Кроули из соседней камеры спрашивал, как все прошло. Не получив ответа, он повторил вопрос громче. В его голосе слышалось волнение. Чувствуя себя виноватым, усталым и растерянным, Джош попросил Кроули оставить его в покое.

Он замолчал, чувствуя страх и опустошенность и надеясь, что Кроули все поймет. Полчаса спустя он услышал стук и увидел, как что-то мелькает у щели его двери. Нечто похожее на мотылька, бьющегося об оконное стекло. Он то появлялся, то исчезал. Джош встал, протянул руку и лишь с третьего раза поймал привязанный за нитку спичечный коробок.

За спичками он нашел свернутую серебристую бумагу с марихуаной внутри. Это был подарок. Знак перемирия. Жест дружбы.

— Спасибо, — произнес он в тишине, но ему никто не ответил.

Джош сел на кровать, раздумывая, что делать. Можно ли включить в камере свет? Курение запрещено. Для этого есть специальный участок во дворе, где одновременно могут собираться не более двадцати человек. Он видел, как иногда зэки, которым надоедало ждать своей очереди, развязывали драку. Медлительного курильщика вытаскивали из круга и жестоко избивали. Джош все еще ощущал запах рвоты. Его одежда лежала на полу, он хлюпал носом от холода, у него началась эрекция, и он был доведен до отчаяния горем и одиночеством. Маленькая порция марихуаны — самое лучшее лекарство. Он два раза чиркнул спичкой, и все было сделано. Искра вспыхнула в его пальцах, и мир вокруг закружился в веселом водовороте.

Сон все не шел, поэтому Джош взял блокнот и принялся рисовать, прижав к плечу фонарик. В библиотеке он нашел точно такую же книжку, которая была у него в детстве. «Книга троллей» Д’Аулаира. Эта история напомнила ему о его собственной жизни в тюрьме, и он рисовал некоторых зэков и охранников в виде чудовищ. Тролли были повсюду: грубые и страшные, грязные и жестокие, огромные и безобразные. У некоторых было по двадцать голов. У других — длинные носы, кривые зубы и хвосты. Одни тролли носили головы в руках. У других был один глаз на целую компанию. И у троллей не было души. Они варили в котлах людей и сторожили сокровища в своих пещерах. Они выходили только по ночам и сгорали на солнце.

Отчитавшись о поездке, я подвела итог рабочего дня и похвалила себя за то, что мне удалось соблюсти формальную дисциплину. Мировоззрение зэков подобно вирусу, оно в любой момент может проникнуть в твой мозг, стоит хоть немного расслабиться. В течение нескольких дней я раздумывала о том, стоит ли сообщать Уоллесу о комиксе Джоша и Кроули. Но я не доверяла Уоллесу, и мне не хотелось, чтобы ему стало известно, как мучительно давалось мне это решение. В конце концов, я оказалась в этом двусмысленном положении по его вине. К тому же кто знает, к чему это приведет. Меня тревожила дружба Кроули с Джошем. Вряд ли Кроули станет просто так тратить время на столь мелкую и малопривлекательную рыбешку. Впрочем, осужденные на большой срок уголовники часто используют новичков в качестве курьеров или мальчиков на побегушках. Причины и цели подобных поступков можно установить легко, и все равно я не могла избавиться от этих мыслей.

Джош по-прежнему вызывал смешанные чувства. Меня беспокоило, почему ему разрешили покинуть тюрьму, и я не могла забыть о том, какое потрясение он испытал, узнав о болезни отца. Его образ — совершенно подавленного и разбитого этим известием человека — до сих пор стоит у меня перед глазами. Обычно меня мало интересуют зэки, но однажды вечером, когда я потягивала уже третий стакан мерло и проходила занятия на онлайн-курсах по правам заключенных, я не удержалась, отвлеклась от тестирования и решила поискать в Интернете сведения о Джоше.

С появлением Интернета тюремная информация стала более доступной. По заведенному порядку в тюрьме нельзя говорить, за что тебя посадили. Подобная скрытность порождает множество слухов и намеков, которые превращаются к своего рода валюту, способную повлиять на репутацию того или иного заключенного. Большинство зэков — прирожденные лгуны и законченные подонки, они склонны врать о своей жизни, подчеркивать свои заслуги и скрывать самые отталкивающие эпизоды. Если, к примеру, ты скиннер — насильник-педофил, но никто об этом не знает, ты открыто заявляешь о своей ненависти к тем зэкам, которых подозревают в изнасилованиях, чтобы о тебе не пошли нехорошие слухи. Если окажешься слабаком или невзлюбят сокамерники, то на тебя навесят ярлык, над тобой будут издеваться или даже опустят, в зависимости оттого, какие сведения о тебе станут всеобщим достоянием. Если только не сможешь их опровергнуть или постоять за себя. Но теперь, когда кто-то из зэков хочет разузнать побольше о своем соседе, которого посадили в последние пять или десять лет, ему всего лишь нужно попросить знакомых на воле поискать информацию в Интернете и сообщить результаты поиска во время следующего визита. Нам постоянно приходится иметь дело с последствиями подобных «медвежьих» услуг.

Я довольно быстро смогла составить собственное досье на Джоша, ориентируясь на статьи, которые удалось отыскать. Он осужден на двадцать пять лет за убийство первой степени. Вердикт показался мне очень суровым, учитывая возраст парня и то, что многие рецидивисты за подобные преступления получают в два раза меньше, но я видала и четырнадцатилетних, осужденных на пятьдесят лет. Иногда молодым преступникам выносят жестокий приговор, словно желая сказать миру — берегитесь, правосудие не дремлет и каждый получит по заслугам.

Жертву звали Стефани Патчет — его девушка, или, по некоторым сведениям, бывшая девушка. Рифф застрелил ее из пистолета своего отца вечером, после ссоры в доме ее родителей.

Я сразу представила эту картину. Несчастный случай. Драка. Пистолет случайно выстрелил. В ранних версиях это называли трагедией, позже в статьях все описывалось как преднамеренное, ужасное и заранее спланированное убийство, которое преступник пытался списать на юношеские переживания. Подобное утверждение возникло позже, когда в машине Джоша был найден блокнот с рисунками порнографического характера, которые доказывали его преступные намерения. Примеров рисунков приведено не было, но я увидела фото погибшей — милое, улыбающееся лицо в обрамлении светлых волос. Журналисты часто выбирают подобные фотографии, когда хотят канонизировать жертву.

Я была потрясена, узнав, что Джош убил свою девушку и что его рисунки сослужили ему такую дурную службу. Учитывая его робкий нрав и относительно благополучную обстановку в семье (не считая того факта, что отец скрыл от него свою смертельную болезнь), я совсем не удивилась, что его преступление не имело ничего общего с деятельностью организованных группировок или торговлей наркотиками. И все же эта новость разозлила. Уоллес, не предупредив, послал меня сопровождать лживого опасного труса, склонного к психологическим манипуляциям и отбывающего срок за убийство женщины. Я ненавижу убийства, совершенные из-за страсти. Почему несчастная любовь часто заканчивается так плачевно? Меня тошнит or молодых мужчин с их больным воображением и неумелыми попытками взять ситуацию под контроль, которые приводят к ужасным последствиям.

Или мне просто нравится ненавидеть на расстоянии? Моя работа предоставляла такую возможность. Презрение — один из видов нашего оружия. Строгие правила, которым все должны следовать, в какой-то степени лишают тебя индивидуального подхода, но меня это устраивает.

В чем-то я похожа на Джоша. В моей жизни также было много неопределенности. В свои тридцать девять лет я все еще оставалась довольно хорошенькой, правда, один глаз у меня был чуть ниже другого, но я носила челку, которая закрывала его. Я могла постоять за себя, но не знала определенного боевого искусства. Два раза в неделю занималась йогой, любила бурбон и знала, как попасть дубинкой в болевую точку на локте. Когда-то я была замужем, но брак не оставил видимого следа в моей жизни. Я старалась следовать правилам, но никогда не цеплялась за них. Окончательное понимание всего этого пришло ко мне лишь в тот момент, когда бутылка с вином опустела.