— У него все хорошо. Но ему нужно завязывать с выпивкой и куревом. Короче говоря, он теперь ходячий мертвец.

Я была слишком расстроена, чтобы отреагировать на его шутку. Осмотревшись по сторонам, я увидела Рея Маккея в больничной пижаме и кислородной маске на лице. Он лежал, вытянув руки, тихий и неподвижный, как выброшенный на берег кит. Олтон — молодой надзиратель — стоял в изножье кровати и разговаривал скорее с висящим на стене телевизором, чем с Маккеем. Олтон заметил, что я смотрю на них, и решил использовать мой приход, чтобы поскорее попрощаться с больным. Уходя, он два раза стукнул пальцами по матрасу, выражая таким образом свою поддержку. Он вышел из палаты и, не скрывая облегчения и благодарности, кивком показал, что я могу занять его место.

Мне хотелось плакать. Но когда Рей увидел меня, уголки его губ поползли вверх. Тяжело дыша, он спросил, как у меня дела. Затем опустил кислородную маску на подбородок. Я забеспокоилась, но он сказал:

— Надену, когда смогу спокойно посмотреть телевизор. — Его голос был не таким слабым, как я опасалась.

Старый мерзавец. Он никогда не теряет чувства юмора. Я тоже решила пошутить:

— Чем занимаешься? Пытаешься достать телефон? — Эта шутка казалась мне плоской, но Маккей улыбнулся и вытянул руку, велев мне замолчать.

Что можно сказать старику, лежащему на больничной койке? Я собиралась задать ему обычные, ничего не значащие вопросы: почему он отлынивает от работы, нравится ли ему желе, которым ею кормят три раза в день. Потом сказала бы, что он прекрасно выглядит, и придумала еще какие-нибудь стандартные фразы, которые мы произносим во время визитов в больницу, испытывая при этом неловкость и стеснение. Однако Маккей захотел выслушать историю о Кроули.

Я кивнула. Хотя не собиралась рассказывать. Не хотела, чтобы он забивал себе голову этой историей.

— Ты слышал, что говорили ребята? — спросила я. — Будто он повесился в камере.

Маккей словно не слышал меня.

— В прежние времена это было отличное местечко. — Он говорил медленно и тяжело дышал. — Когда мы отправляли туда очередного зэка, у нас был настоящий праздник. Вечеринка с фуршетом. Главное, найти подходящего зэка и соответствующий повод — и развлекуха тебе гарантирована.

Я ничего не сказала. Он дотронулся до пластикового браслета на толстом запястье своей левой руки и с трудом подергал его, словно этот предмет раздражал его.

— Зэки ненавидели это место. Оно их пугало. Самым страшным для них было одиночество. Оно приводило их в исступление. Вам, новеньким, — он поднял руку с прикрепленным к ней проводком от капельницы и медленно и шутливо пригрозил пальцем, — этого не понять. Но знаешь ли, все боятся одиночества.

Я думала, как ответить, чтобы избавиться от своих опасений.

— Вероятно, кто-то решил восстановить традицию.

— Наша надзирательская братия — мастера на всякие проделки.

Его голос слабел. Он потянулся за маской, но так медленно, что мне захотелось помочь ему. Когда он снова надел маску, я увидела, как ее тонкая оболочка стала раздуваться и быстро наполнилась паром.

Мне хотелось спросить: «Рей, кто это сделал?» — но одновременно я желала знать, был ли он в этом замешан. Я вцепилась в перекладину кровати и посмотрела на него. Его глаза казались совсем маленькими, а взгляд каким-то отстраненным. Я не знала, что делать: уйти или посидеть с ним еще немного. Затем вспомнила о книге.

— Вот, принесла тебе кое-что. — Я вытащила из сумки книжку в мягкой обложке. Это был роман «Убить пересмешника», который я хранила еще со школьных времен.

Я положила ее на столик рядом с пультом. В книге так много говорилось о несправедливости и проблемах нравственности, что в данных обстоятельствах она казалась абсолютно неуместной. Как будто с ее помощью я хотела предъявить Маккею обвинение.

— Ой, спасибо большое, — пробормотал он, не скрывая сарказма.

Я поняла, что настало время уходить, и с трудом сдержалась, чтобы не повторить жест Олтона и не постучать по его кровати. Вместо этого пожелала Маккею скорейшего выздоровления. Я ожидала, что на глаза у него навернутся слезы, потому что сама едва сдерживала рыдания, но Маккей повернул ко мне голову и скривил губы. Это могла быть гримаса отчаяния, но я признала в ней улыбку.

Я надеялась, что все уже разошлись и удастся незаметно проскользнуть по коридору, но они все еще оставались на месте, и мне волей-неволей пришлось задержаться. Они активно обсуждали работу. Я узнала последние новости. Они посмеивались над смелым заявлением смотрителя о Кроули. Мне хорошо известен этот противный смешок, служащий защитной реакцией на дрянные события. Я почувствовала, что постепенно обретаю почву под ногами. По крайней мере они не верили смотрителю. И меня это немного обнадежило. Но никто не заикнулся о том, что один из нас, возможно, сотворил нечто ужасное. Затем Стивенс вспомнил о «треклятой служебной записке». Я не слышала ни о каких записках, поэтому сочла нужным расспросить, и Олтон ввел меня в курс дела.

— Обычно начальник тюрьмы сразу инструктирует офицеров охраны. Ему не нужно, чтобы в прессе появлялась противоречивая информация. Таким образом, когда случается дерьмовая история, мы первым делом звоним нашему любимому репортеру.

— Вот поэтому, — возмутился Ринджер, — я теперь не читаю даже спортивные новости, там всё врут.

Я вопросительно посмотрела на Баумарда, и он сказал:

— Это помогает предотвратить утечку информации. Обычная стратегия, когда имеешь дело с проблемами внутри системы. Даже ЦРУ использует ее.

А потом составляется отчет о случившемся — коротко и по существу. Но никто так и не проронил ни слова о том, был ли случай с Кроули досадным недоразумением или это заранее спланированная акция.

— Кали? — окликнул кто-то меня. Я обернулась и увидела пожилую женщину. Она мне улыбнулась.

Мужчины расступились и пропустили ее. Баумард обратился к ней «милая Рэйчел». Олтон назвал ее миссис Маккей. Она представилась как жена Рея. Я немного удивилась, узнав, что у Рея такая приятная супруга. Ее взгляд, потускневший за сорок лет брака, напоминал стеклянные глаза мертвого оленя. Рэйчел сказала, что много слышала обо мне. Баумард заявил, что теперь его очередь посидеть с Реем. Остальные ребята ушли к раздаточному автомату в комнате отдыха, оставив нас, женщин, одних.

— Вы курите? — начала Рэйчел. — Мне нужно срочно выкурить сигарету. Хотите пройтись со мной?

Я не курила и даже не баловалась сигаретами, когда была подростком, но мне хотелось поскорее уйти из больницы. Мы почти всю дорогу молчали, пока шли по коридору, ехали в лифте и отмечались в окне регистрации. Выйдя на улицу через автоматические двери, Рэйчел встала рядом с группой медработников в зеленых костюмах, затянулась тонкой сигаретой «Вирджиния Слим» и стала постукивать по бордюру носком своей розовой кроссовки.

— Вы нравились Рею, — сказала Рэйчел.

Мы обе вздрогнули, поняв, что она говорит о нем в прошедшем времени.

— Я думаю, все будет хорошо, — сказала я. На самом деле я ничего не знала наверняка. Но очень этого хотела.

— Я надеюсь. — Рэйчел кивнула.

Глядя на нее, на тонкую шею и восковую кожу, я вдруг почувствовала запах дедушкиной гостиной. В моем воображении возникли клубы сигаретного дыма, напольная пепельница между креслом с откидной спинкой и двухместным диваном у телевизора.

— Это место угнетает его, — заявила Рэйчел. — Он надеется, что у него появится еще один шанс. Удивительно, как иногда жизнь… — Она осеклась.

Я ждала.

«Да, жизнь — удивительная штука», — размышляла я.

— Работа в Дитмарше пожирала его, — продолжала Рэйчел. Она покачала головой и посмотрела на парковку. «Скорая помощь» въехала на территорию больницы и развернулась. Двери открылись, из машины выскочили врачи. Они спешили.

— На работе Рей обычно чувствовал себя хорошо, — с надеждой в голосе заметила я.

Зачем я это делала? Неужели не видела, что бессмысленно разубеждать Рэйчел в том, что она знает лучше кого бы то ни было?