Мортис расхрабрился и пригласил ее сперва в кафе, а затем и на нашу вечеринку. Думаю, при этом он основательно приукрасил мой литературный талант и причину празднования. К тому же наверняка значительная часть разглагольствований Мортиса была посвящена его неоценимому вкладу, внесенному в мою книгу. Как бы там ни было, но в конечном итоге ему все же удалось уговорить Лину прийти.

Я в свою очередь и не подозревал, что Лина появилась у нас по инициативе Мортиса. Хотя, если честно, не был уверен, что все пошло бы по-другому, знай я об этом заранее. Мортис был не в ее вкусе, а она — не в его, пусть сам он никогда бы этого не признал. Не знаю, чего именно он ожидал от этой встречи, что себе навоображал на их счет, однако в результате Мортис на полном серьезе решил, будто я вероломно вонзил кинжал ему в спину. Отсюда и та озлобленная угрюмость, с которой он воспринимал мое нытье по поводу внезапного исчезновения Лины.

На четвертый день после праздника я почувствовал, что больше не в силах терпеть эту пытку.

Лина рассказывала, что днем она подрабатывает в некоем аптечном пункте, торгующем биологически активными добавками, который расположен поблизости от станции надземки [14]«Нёррепорт». Скрепя сердце я отправился туда. Внутренне я уже был готов к отказу в той или иной форме, и хотел лишь одного — чтобы все это как можно скорее закончилось. С этими мыслями я толкнул дверь магазина и вошел внутрь. Там все было устроено на американский манер. Разного рода баночки, горшочки, пакетики со снадобьями заполняли бесчисленные полки выстроившихся прямыми рядами длинных стеллажей, придвинутых друг к другу так близко, что в пространстве между ними едва могли разойтись два покупателя. Все продавцы были одеты в зеленую униформу и белые шапочки, при одном виде которых сразу же возникали мысли о медицинском персонале. Поскольку стеллажи были невысокими, я сразу же осмотрел все помещение и отметил, что Лины здесь нет.

За кассой сидела светловолосая женщина лет тридцати. Из висевшей на груди таблички следовало, что зовут ее Алиса. Когда я направился к ней, она встретила меня приветливой улыбкой, которая, впрочем, сразу же погасла, стоило мне только обратиться к ней с интересующим меня вопросом. Лицо ее сразу же приняло озабоченное выражение. Сердце мое забилось с такой силой, что, казалось, еще немного, и оно выпрыгнет из груди. В сознании у меня снова пронеслись все те ужасные сценарии развития событий, которые крутились там все предыдущие дни. Я практически утратил всякую надежду еще до того, как с губ продавщицы слетело первое слово.

Алиса рассказала мне, что у Лины умерла мать.

Стыдно признаться, но в тот момент я ощутил ни с чем не сравнимое облегчение, и губы мои сами собой сложились в высшей степени неподобающую случаю радостную улыбку. Кассирша взирала на меня в немом изумлении до тех пор, пока мне снова не удалось взять себя в руки. Вероятно, именно поэтому она так и не сказала, где можно отыскать ее подругу. Тем не менее в конце нашей беседы перед самым уходом из заведения мне все же удалось выведать фамилию Лины — Дамгор.

Все остальное удалось решить с помощью телефонного справочника. Из рассказов Лины я знал, что она живет где-то в районе Исландской пристани. [15]Мне повезло: из справочника следовало, что в тех местах проживает лишь одна Лина Дамгор. Теперь, когда мне стала наконец известна причина ее исчезновения, меня обуревали самые разные эмоции, сильнейшими среди которых были радость и тревога. Я никак не мог решить, стоит ли мне навестить ее, и с волнением наблюдал за тем, как в душе начинает просыпаться доселе неизвестное мне чувство заботы о ком-то. В конечном итоге именно оно победило все остальные. Когда я оседлал велосипед и помчался в сторону Исландской пристани, мной двигало скорее беспокойство о Лине, нежели тоска по ней.

В то время этот квартал был вовсе не столь фешенебельным, как сейчас. Казалось, что в этой части города вечно царит пасмурная погода, а здешние жители стараются скорее оставить позади здешние тесные и темные улочки, стремительно шагая по узким тротуарам или же уносясь отсюда без оглядки в своих автомобилях по усеянной выбоинами и рытвинами мостовой.

У парадного на стене дома, в котором жила Лина, висел домофон. Однако, поскольку дверь была распахнута настежь, я не стал звонить и просто вошел внутрь. Несмотря на то что на улице стоял день, в подъезде было почти совсем темно — солнечные лучи едва проникали сюда сквозь давно немытые окна. Мне пришлось включить свет, и лишь тогда стали видны обшарпанные ступени лестницы, а также бледно-зеленого цвета стены, уже много лет нуждающиеся в покраске.

Когда я оказался перед дверью квартиры Лины, меня вновь одолели сомнения. Имею ли я право вторгаться в ее горе? Я уже было собрался уйти, как вдруг изнутри раздалась музыка. Затаив дыхание, я подался к двери и весь обратился в слух. Это была одна из композиций Билли Холидэя. [16]Я сам в ту пору как раз открыл для себя блюз, и услышанная мелодия заставила меня переменить принятое решение. Я выпрямился и решительно постучал.

Прошло некоторое время, прежде чем послышался звук отрываемого замка, и дверь медленно отворилась. На пороге стояла она, Лина, — босая, в длинном черном платье. Волосы ее были слегка растрепаны, взгляд упирался в пол, а когда она подняла глаза и посмотрела на меня, я заметил, что она недавно плакала. Если девушка и была удивлена, то ничем не показала этого. На губах у нее появилась слабая улыбка. Не говоря ни слова, она протянула мне руку. Я поспешно схватил ее и горячо пожал. Не отпуская моей руки, она заставила меня войти, закрыла дверь и увлекла меня за собой вглубь квартиры, откуда по-прежнему звучал завораживающий голос Билли Холидэя. В комнате я увидел разложенный диван с неубранной постелью, вокруг него в беспорядке валялись разные детали одежды. На перевернутом деревянном ящике из-под пива стоял проигрыватель, рядом в таком же пивном ящике лежали лазерные диски. Все еще держа меня за руку, Лина медленно подвела меня к дивану и легла. Я снял ботинки и прилег рядом. Даже сквозь одежду я ощущал тепло ее тела. Потянув меня за руку, она заставила обнять себя и накрыла нас обоих одеялом.

Не знаю, сколько времени мы так пролежали. Вскоре диск закончился, и музыка стихла. Временами мы проваливались в недолгий сон. Несколько раз она начинала беззвучно плакать — я чувствовал, как содрогается ее тело. Мы ни о чем не разговаривали. Наше общение ограничивалось легкими прикосновениями и объятиями. Не было и малейшего намека на секс — мы были полностью одеты, — однако никогда еще ни с одной из женщин мне не доводилось испытывать большей близости.

— А у меня мама умерла, — сказала наконец она.

— Я знаю, — шепнул я и провел рукой по ее волосам.

Она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза.

— Как же мне тебя не хватало. — Лина всхлипнула и всем телом прижалась ко мне.

Я ничего не ответил, лишь осторожно обнял ее и начал бережно баюкать, стараясь успокоить.

Мать Лины погибла по дороге домой из Министерства по делам церкви, где она занимала должность начальника отдела. Красный «опель» сбил ее прямо на пешеходном переходе, и ее тело — уже мертвое — пролетело по воздуху около десятка метров, прежде чем оказаться на земле.

Когда это произошло, Лина была на работе. Ей позвонила старшая сестра. Известие о гибели матери настолько потрясло девушку, что она ушла из магазина, не проронив ни единого звука. Всю дорогу до дома она вела велосипед за собой, не решаясь сесть на него, ибо боялась, что уедет куда-нибудь не туда. Путь казался ей бесконечно длинным, однако она не плакала: ее лицо будто окаменело. Первые слезы появились лишь тогда, когда она оказалась в доме родителей на Амагере, где ее уже ждали отец, брат и сестры. Здесь она разрыдалась и не могла успокоиться несколько часов подряд, не в силах выговорить ни слова.