Когда мы встали из-за стола, я ощутил, что изрядно пьян. Я с трудом держался на ногах и никак не мог сфокусировать взгляд. Придерживая меня за плечи, Бьярне отвел меня в соседнюю комнату, усадил и налил нам по рюмке коньяка, в то время как Анна начала убирать со стола. Возникло минутное молчание, и мои мысли разом вернулись к тому серьезному положению, в котором я оказался. Бьярне, по всей видимости, ощутил перемену в моем настроении, ибо спустя некоторое время спросил, все ли у меня в порядке.

Хоть меня и обуревало отчаянное желание рассказать ему все, подробно описывать ситуацию я сразу не стал. В моем сознании как будто возник огромный узел с бесчисленным количеством торчащих во все стороны концов. Однако я чувствовал, что стоит потянуть за некоторые из них, как они тут же оборвутся, а если дергать за другие, то узел не развяжется, а только затянется еще туже. Алкоголь также возымел свое действие, поэтому мне потребовалось определенное время, чтобы справиться с заплетающимся языком и начать более или менее стройно излагать свои мысли.

— Кто-то скопировал мое убийство, — с тяжким вздохом сказал я.

— Вот как? — довольно равнодушно отозвался Бьярне. — Но ведь у тебя же их такое огромное количество. — Он раскрутил в рюмке свой коньяк и с наслаждением втянул ноздрями его аромат. — Вовсе не факт, что это — осознанный плагиат. — Он сделал крошечный глоток. — За все это время ты отправил на тот свет сотни людей, так что же удивительного в том, что кто-то случайно воспроизвел одно из уже описанных тобой убийств?

— Да я совсем не то… — начал было я, однако Бьярне меня перебил:

— Существует не так уж много способов убийства — кому, как не тебе это знать?! Поэтому становится все труднее придумать такой вариант, который бы раньше никогда не использовался, не так ли? Я, кстати, заметил, что ты и сам со временем стал иногда повторяться. — Он пожал плечами. — Извини, конечно, но если хочешь знать мое мнение, то многие из убийств, описанных тобой в последнее время, выглядят какими-то слишком сложными, надуманными, что ли.

— Слишком сложными?

— Я прекрасно знаю, что это стало, так сказать, твоим фирменным знаком, — поспешно сказал Бьярне. — Однако создается такое впечатление, что ты слишком зацикливаешься на этом. Описание процесса убийства в мельчайших деталях отнимает у тебя слишком много сил и отодвигает сюжет на второй план.

— Ты не понимаешь, — пробормотал я.

— Говорю это тебе как друг, Франк, — продолжал Бьярне, кладя ладонь мне на колено. — Красочные описания сцен пыток и убийств переходят у тебя все мыслимые границы. Содержание превращается в тоненькую полоску клея, соединяющую все эти убийства, галерея образов героев становится скучной. Твоим последним сюжетам не хватает остроты.

В вопросах нашего общего ремесла мы всегда старались оставаться честными друг с другом. Во времена «Скриптории» мы бывали порой безжалостны в своих оценках настолько, что в ответ на критику швыряли друг в друга разные предметы и изо всех сил хлопали дверями. Странно, но теперь замечания Бьярне практически меня не задевали. Злило лишь то, что он меня совсем не понимает.

— Бьярне… — Наконец мне удалось встретиться с ним взглядом, и он, похоже, начал понимать, что я хочу сказать ему нечто важное. Во всяком случае, он замолчал. — Убиты два человека, два реальныхчеловека. Их убили из-за меня… или, по крайней мере, точно такими же способами, какие описаны в моих романах.

Бьярне молча уставился на меня. Создавалось такое впечатление, будто он ждет или скорее надеется, что я сейчас расхохочусь — и все обернется невинной шуткой. Когда ему стало ясно, что подобной реакции с моей стороны не последует, он осторожно кашлянул:

— Так ты из-за этого хотел связаться с Мортисом?

Я кивнул.

— Но какое он ко всему этому имеет отношение? — удивился Бьярне. — Мортис бы не смог никого убить. Ты что, забыл, какой он слабый и тощий? Кожа да кости.

— И ненависть, — прибавил я. — Если бы полиция задала мне вопрос, нет ли у меня врагов, я бы в первую очередь подумал о Мортисе. Мне кажется, он ненавидит меня всем сердцем.

Бьярне покачал головой:

— Он просто тебе завидовал. Это — большая разница.

— Одно вполне могло перерасти в другое, — возразил я. — Я увел у него женщину, мой роман пользовался успехом…

— Он не завидовал успеху твоих книг, — перебил меня Бьярне. — Наоборот, он отчасти переживал и жалел тебя. Ты ведь знаешь его — абсолютная бескомпромиссность во всем, что касается литературы. В его глазах ты сбился с пути, запутался, утратил путеводный свет и следовал прямой дорогой в ад. То есть уже был достаточно наказан.

— Когда ты в последний раз разговаривал с ним?

Прежде чем ответить, Бьярне отхлебнул коньяку.

— Вероятно, не более пары месяцев назад. Он позвонил и спросил, не хочу ли я купить кое-что из его книг. — Бьярне прикрыл глаза и кончиками пальцев помассировал себе висок. — Я поблагодарил за предложение и отказался. Как видишь, у нас дома достаточно книг, хотя…

— Хотя что?

— Ну, похоже, у него были какие-то трудности. — Бьярне вздохнул. — Понимаешь, мне лишь потом пришла в голову эта мысль, и я, как мог, гнал ее от себя… вплоть до настоящего момента.

— А ты когда-нибудь бывал у него дома? — поинтересовался я.

— Когда-то давно. Я запомнил точный адрес — он обитал на северо-западе, Казначейский проезд, сорок три. Но мне неизвестно, живет ли он там до сих пор.

— Ничего, выясню, — сказал я.

Я чувствую, что уже преодолел половину пути.

Быть может, это излишне оптимистичное ощущение, ибо хоть я вполне ясно вижу оставшуюся часть, но в то же время прекрасно знаю, что на ней меня подстерегает великое множество соблазнов. Трудно будет не поддаться искушению и не срезать путь, избежав тем самым болезненных промежуточных расчетов, однако я обязан быть твердым и держаться, несмотря ни на что, постоянно стараться сосредоточиться на каждом последующем шаге.

Сейчас я спокоен, как никогда. Во всем, что я пишу, присутствует гораздо большая убежденность и спокойствие. Я могу работать намного дольше, не путаясь и не делая перерывов. Может, это из-за того, что мой критик, похоже, подобрался еще ближе. Он выплывает из тени, я чувствую его присутствие рядом с собой. Он руководит мной, как некий гид или проводник.

И все же я совсем один.

Я понимаю это, когда отвожу взгляд от экрана компьютера и смотрю в темноту. Я пытаюсь вслушиваться, но не слышу ни советов, ни указаний, поскольку мой путь уже предначертан, и если я хочу двигаться вперед, то обязан следовать только им.

Я снова возвращаюсь к экрану монитора и делаю еще один шаг вперед.

Недели, последовавшие за выходом в свет «Внешних демонов», стали для меня одной сплошной вереницей всевозможных интервью, бесед и выступлений. Я вынужден был высказывать свое мнение по самым различным вопросам: от проблемы издевательств в школах до максимальных и минимальных пределов тюремных наказаний, а также, разумеется, о допустимости использования темы насилия в развлекательных жанрах и в качестве средства художественного самовыражения. Меня приглашали на разные празднования, гала-премьеры и ток-шоу, и я, как правило, не пренебрегал этим.

Продажи тиража между тем все росли и росли. Права на перевод в некоторых странах продавались с аукциона, и уже несколько киностудий заявили о желании приобрести права на экранизацию романа.

В скором времени показатели продаж и внимание общественности достигли таких размеров, что даже псевдоэлитарная телепрограмма «На ночном столике», в которой обсуждались новинки развлекательного чтива, поддалась всеобщему настроению и решила провести со мной интервью. Ведущей программы была Линда Вильбьерг, журналистка, с которой я не раз встречался в кафе «Виктор», «Дан Турелл» и прочих злачных местах, куда меня заносило на волне моего писательского успеха. Из наших довольно-таки немногочисленных бесед у меня сложилось впечатление о ней, как о холодной сушеной вобле. Между тем выглядела она просто потрясающе. Темные вьющиеся волосы, карие глаза и белоснежная, поистине ослепительная улыбка. Она одевалась достаточно строго, в духе своей программы: светлая юбка и черная блузка, которая, однако, весьма выгодно подчеркивала стройную талию и довольно-таки полную грудь.