Я прикрепил фото в углу монитора.

Наконец компьютер был готов к работе. Заставка на экране представляла собой фотографию моего дачного домика, сделанную несколько лет назад. У меня создалось ощущение, что я снова сижу в «Башне» в собственном кабинете с видом на гавань.

Я открыл текстовый редактор и создал новый файл. Каждый раз, делая это, я испытывал особое ощущение — совсем как художник, созерцающий девственно-чистый холст перед тем, как приступить к работе над новой картиной. Тем не менее сейчас это не принесло мне обычного удовольствия. Отсутствовало чувство свободы, которое охватывало меня при виде пустого документа. Ведь в настоящий момент я четко знал, что мне следует написать, и это наполняло меня ужасом.

Я извлек из конверта свое послание и положил его рядом с клавиатурой.

Это был краткий набросок сюжета нового романа, написанный дрожащей рукой. Корявые строчки дышали страхом и отчаянием.

Поглядывая в листок, я тщательно переписал заглавие на первую страницу компьютерного документа:

Привычно нажав нужные клавиши, я сохранил документ, как бы в знак подтверждения, что отныне обратного пути нет.

Вдохнув побольше воздуха, я принялся за работу…

Этой ночью я не спал.

Прошло восемь суток с тех пор, как я отослал эту рукопись в абонентский ящик на Эстербро, и два дня назад мне пришел ответ. Это была открытка с фотографией Русалочки. Вместо текста на ней обозначена дата — сегодняшнее число. Судя по штемпелю, послана она была из Нюкёбинга — самого крупного города в округе, расположенного в пятнадцати километрах отсюда. Я не знаю, что думать по этому поводу. Выходит, он живет где-то поблизости? Он что, ведет за мной наблюдение? Или же это попытка сбить меня с толку? Хотя, в общем-то, какая теперь разница?

Я сознаю, что все идет к концу.

Я целиком и полностью готов к этому физически, все чувства обострены до предела и не упускают ни единой мелочи. Я слышу все звуки, вижу любые оттенки цветов, ощущаю кожей малейшее дуновение ветра. Кажется, что организм — пока он еще способен на это — торопится впитывать впечатления. Мои руки никак не желают успокоиться и пребывают в постоянном движении — трогают какие-то предметы, поглаживают различные поверхности. Я подмечаю мельчайшие шероховатости на столешнице, крохотные царапинки на подоконнике, на которые прежде никогда бы не обратил внимания. Волокна древесины представляются мне настоящими горными хребтами, я чувствую неровности даже на полированной мраморной доске. Виски кажется мне таким терпким, что я совсем перестал его потреблять, а простая вода из-под крана поражает заново открываемым букетом вкусовых нюансов. Я стал пить много воды. Для меня она — райский нектар, прекрасно освежающий вечно сохнущее горло.

Я наблюдаю за птицами, клюющими выброшенные мной кусочки хлеба, слышу, как стучат их клювы, когда они выхватывают крошки из мякиша. Когда, готовясь взлететь, птицы расправляют крылья, я вижу их как в замедленном кино, и кажется, что стоит только протянуть руку, и я запросто смогу их поймать. Я в состоянии предугадать каждое следующее их движение. Мои мускулы напряжены, я чувствую себя гораздо быстрее птиц, более собранным и сосредоточенным. Иногда под воздействием внезапного порыва я срываюсь с места и спешу в сад. Там я с наслаждением подставляю лицо свежему ветру, ощущаю босыми ногами приятную влагу травы. Дышу спокойно, размеренно. Легкие работают как кузнечные меха, равномерно выталкивая воздух, который с шумом проходит через все органы дыхания.

Когда я вновь захожу в дом, то задыхаюсь от царящей внутри затхлой атмосферы. Мне кажется, что молекулы воздуха тормозят мои движения. На четверть часа я распахиваю окна и дверь и жду, пока атмосфера опять не становится сносной. Когда окна закрываются, в доме еще некоторое время царит легкий запах хвои. Я выкидываю мусор из помойного ведра — он воняет остатками вчерашнего ужина. Холодильник пуст, но это вовсе меня не тревожит. Я и голоден, но чувствую, что мои вкусовые рецепторы не в состоянии принимать какую угодно пищу, а деликатесов здесь не достанешь. Кроме того, я не могу отлучаться из дома.

В скором времени я жду гостей.

На обеденном столе разложены те вещи, которые нам наверняка понадобятся. Я беру в руки скальпель и проверяю остроту лезвия, хотя последний раз делал это только вчера. Инструмент наточен как бритва — на подушечке большого пальца даже остается крошечный порез, из которого сочится кровь, собираясь в крупную каплю. Чертыхнувшись, я кладу скальпель на место и, сунув палец в рот, отправляюсь в ванную. Достаю из ящичка над раковиной аптечку, роюсь в ней и нахожу пластырь. Прежде чем заклеить палец, я сую его под струю ледяной воды и держу там до тех пор, пока он не теряет чувствительности. Приклеив наконец пластырь, я придирчиво осматриваю палец, чтобы удостовериться, что крови не видно, — и только тут до меня доходит, насколько гротескна эта ситуация.

Я начинаю смеяться — и чувствую, что не в состоянии остановиться. Смех становится все громче и громче. Я вынужден выйти из ванной, чтобы дать простор своему веселью. Неистовый приступ хохота сотрясает воздух, поднимая целые облачка пылинок, отдается гулким эхом во всем доме. От смеха у меня перехватывает дыхание, я начинаю понемногу приходить в себя, и тут мой взгляд случайно снова падает на порезанный палец, и все снова начинается с самого начала.

Наконец, продолжая ухмыляться, я, чтобы унять необузданную веселость, возвращаюсь к обеденному столу. Вид разложенных на нем предметов оказывает ожидаемое воздействие, и смех моментально стихает. Я вытираю слезы, выступившие в углах глаз, и сморкаюсь в бумажное полотенце. В горле опять ощущается сухость, и я выпиваю воды.

Мой взгляд не в силах оторваться от лежащих на столе вещей. Я собирал их по всему дому, брал из кухни, ванной, отыскивал во дворе в сарае, который взломал с помощью кочерги, взятой из набора, стоящего у печки. Самые обыкновенные предметы утвари и инструменты, которые можно найти в большинстве дачных домиков. Да уж, это я умею. В том и состоит моя сила: превращать обыденные вещи в орудия убийства, при одном только взгляде на которые стихает любой смех.

Снаружи сгущаются сумерки. Дни в декабре стали короче. Внезапно мне приходит в голову, что скоро Рождество. Я не пользовался телевизором с первого дня своего пребывания здесь, но теперь включаю его и констатирую, что весь мир находится в предпраздничном настроении. Продаются новые детские рождественские календари, [59]рекламные блоки изобилуют заманчивыми предложениями выгодно купить разную пластиковую ерунду, которая только и ждет того, чтобы пробраться в ваш дом и остаться на полке в детской собирать пыль. Калейдоскоп кадров на плоском экране раздражает меня, и я выключаю телевизор.

За то короткое время, пока он был включен, дневной свет за окном совсем угас. Досадуя, что пропустил этот момент, я зажигаю свет в доме. Лампа над крыльцом загорается последней — будто сигнализирует о моей готовности. Затем я подбрасываю поленья в печь. Рядом с ней — целый штабель дров, принесенных из сарая. Их должно хватить.

Все должно случиться совсем скоро.

Я прислушиваюсь, однако не слышу ничего, кроме потрескивания сухих деревяшек в печке да завывания ветра меж стволов деревьев снаружи.

Когда раздается стук, я вздрагиваю всем телом. Стучат громко и настойчиво в стеклянное окошечко входной двери. Мое сердце начинает биться чаще. По мере того как я поднимаюсь и иду в прихожую, кажется, что я слышу, как кровь в бешеном ритме несется по моим сосудам. Я берусь за холодную металлическую ручку, нажимаю на нее и распахиваю дверь. Огибая стоящую за ней фигуру, внутрь врывается холодный воздух.