Только тут до меня дошло, что битва проиграна. Собственно говоря, не будет никакого судебного разбирательства, никакой борьбы за детей, ибо у меня нет ни единого шанса. Мне оставалось лишь одно — нанять себе адвоката, чтобы он уладил необходимые формальности. Я не мог позволить вовлечь моих дочерей в длительный скандал, который все равно окончится моим поражением. Это лишь все усугубит. Может, со временем мне и удастся получить разрешение видеться с ними, однако в тот момент я был положен на обе лопатки.

Из-за своего тогдашнего подавленного состояния и полного равнодушия к собственной персоне я проявил большую, чем это было необходимо, щедрость. Права на дом в «Картофельных рядах» я безвозмездно уступал Лине, а девочкам конечно же обязался выплачивать алименты до достижения ими совершеннолетия. Себе я оставил летний домик, однако поначалу переехал не туда, а к Бьярне и Анне, в квартиру, где некогда располагалась наша старая добрая «Скриптория». Хозяева отнеслись ко мне с пониманием, однако избегали бесед по поводу нашего разрыва. Я подозревал, что в нашем семейном конфликте они на стороне Лины, поэтому и сам старался не затрагивать эту тему.

Вместо этого я сделал вид, будто Лина для меня больше ничего не значит, и с такой силой окунулся в холостяцкую жизнь, что это чуть было меня не доконало.

Фредериксберг окутали вечерние сумерки. На улице было холодно. Преодолевая несколько десятков метров от такси до входа в Форум, я отчаянно кутался в куртку. Предъявив свой пропуск, я вошел внутрь.

Торжественный обед должен был происходить в помещении большой столовой, расположенной как раз напротив входа. Чтобы попасть туда, надо было пересечь зал. Столики уже были накрыты, свечи зажжены, однако, насколько мне было видно, большинство приглашенных все еще отсутствовали. Разумеется, последними ожидались писатели — прийти раньше им не позволял снобизм, а совсем проигнорировать обед — жадность. Кроме них должны были собраться те, кто брал интервью: в основном, представители прессы, а также редакторы различных издательств, издатели и устроители выставки-ярмарки. Самому мне до сих пор еще не доводилось посещать подобные мероприятия. Тем не менее я понимал, что целью сегодняшнего обеда является дать возможность участникам ярмарки, утомленным двумя напряженными днями работы, слегка выпустить пар и получить заряд бодрости в преддверии последнего воскресенья.

Я же думал лишь об одном: мне необходимо любым способом отыскать Линду Вильбьерг.

Войдя в столовую, я кивком приветствовал тех, кто уже успел подойти. Их было всего человек двадцать. Поскольку ни с кем из собравшихся я не был знаком, то сразу же, не вступая в беседы, проследовал к бару. Пиво еще не наливали, поэтому мне пришлось в качестве аперитива довольствоваться белым вином, бокалы с которым стояли на стойке. Первый я осушил залпом и, взяв второй, присел у стойки так, чтобы иметь возможность наблюдать за входом.

Наконец начали прибывать остальные приглашенные. Одни вереницей потянулись к столовой от стендов, другие, пришедшие с улицы, завидев цель, уверенным шагом пересекали зал. Вскоре народу набралось столько, что я уже не мог видеть всех приходящих. Для лучшего обзора я встал, заодно прихватив себе еще бокальчик вина.

Постепенно среди гостей стали попадаться и знакомые мне лица. Отделаться простым приветственным кивком уже не удавалось — приходилось вступать в разговор. Хотя со многими мы не виделись по нескольку лет, разговаривать нам по большому счету было не о чем, так что беседы, как правило, сводились к паре неловких фраз, после чего кто-то один, найдя благовидный предлог, извинялся и следовал дальше.

Я старался все время двигаться — это был лучший способ уйти от болтовни — и потому слышал лишь обрывки разговоров окружавших меня людей. По большей части они сводились к одному — книгам и книгоиздательству, хотя почти все собравшиеся на протяжении сегодняшнего дня ни о чем другом практически не говорили.

— Франк?! — внезапно раздалось у меня за спиной. — Какого черта ты тут делаешь? — Это был Финн. В его взгляде ясно читалось недоумение. — Ты — последний, кого я ожидал здесь встретить.

Я начал прокладывать себе дорогу к стойке бара. Финн неотступно следовал за мной по пятам.

— Да-да, — рассеянно сказал я и подхватил наконец очередной бокал. — Сколь, [44]Финн!

— Сколь, Франк! — откликнулся Финн и сделал глоток вина. — А я-то думал, ты ловишь преступника. — Он расхохотался. — Здорово ты меня разыграл!

Я не стал его разубеждать и просто пожал плечами:

— Ну ты же меня знаешь.

Финн продолжал улыбаться:

— Признаться, Франк, я рад, что ты здесь. Думаю, тебе стоит немного развеяться, побыть на людях. Почудить с собратьями по перу, повидать старых друзей и так далее.

Я кивнул и допил свое вино.

Не зная, что еще сказать, Финн ткнул пальцем куда-то мне за спину:

— Наш столик вон там, в углу. Надумаешь — подходи.

Я пробормотал нечто неразборчивое, что с равным успехом могло обозначать как согласие, так и отказ, однако Финна, по всей видимости, это вполне устроило. С довольным видом он отправился в том направлении.

Никаких фиксированных мест за столиками устроителями обеда предусмотрено не было, так что все рассаживались, как хотели. Обычно владельцы и работники издательств старались держаться поблизости от «своих» писателей, заботясь, с одной стороны, о том, чтобы они ни в чем не испытывали недостатка, а с другой — чтобы не дать шанса конкурентам их переманить. Самих их между тем это ставило в весьма трудное положение, ибо они были совсем не прочь заполучить для своих издательств новых писателей. Мне думается, что, стараясь объять необъятное, бедняги не успевали даже поесть толком.

Наконец я добрался до пива. Не став присаживаться у стойки, я взял бокал и начал осматривать зал, однако число собравшихся перевалило уже, по-видимому, за три сотни, так что момент был упущен.

Главный распорядитель выставки-ярмарки — лысый коротышка с усиками в довольно тесном костюме — взгромоздился на стул и приветствовал всех собравшихся. Затем он разразился длинной речью, в которой превознес до небес присутствующих, не забыв воздать почести самой литературе. По лицам окружающих я видел, что всем гораздо больше по душе было бы заняться едой и выпивкой, нежели выслушивать эту высокопарную чушь. Однако все — в том числе и стоящие здесь же со сложенными за спиной руками официанты в форме — вынуждены были запастись терпением и дождаться конца речи.

Я с огромным удивлением отметил, что тоже совсем не прочь поесть. Я постарался припомнить события сегодняшнего дня, и оказалось, что с самого завтрака во рту у меня не было маковой росинки — разумеется, если не считать алкоголя.

Поэтому, когда наконец распорядитель закончил вещать и дал отмашку, я столь же рьяно ринулся к буфету, как и все остальные. Наполнив свою тарелку, я начал озираться в поисках свободного места. Предложение Финна меня не привлекало: не хотелось разговаривать ни с ним, ни с кем-либо еще из издательства.

Я подсел за столик к группе молодых людей — по всей видимости, начинающих продавцов книжной продукции, — которые не мешали мне спокойно вкушать пищу. Сами они в основном отдавали предпочтение выпивке, параллельно обмениваясь шутками и анекдотами, под аккомпанемент которых я в скором времени опустошил тарелку. Голод стих, однако я чувствовал, что должен съесть что-нибудь еще, чтобы уравновесить количество выпитого мной сегодня алкоголя.

Снова вернувшись к буфету, я решил запастись горячим: мясом и картофелем — и так увлекся этим, что сперва даже не почувствовал окутавшего меня облака сладковатого аромата духов.

— Так что, стало быть, в следующей книжке обо мне напишешь?

Отвернувшись от буфетной стойки, я столкнулся нос к носу с Линдой Вильбьерг. В руке у нее тоже была тарелка, на губах играла легкая усмешка. Длинное черное платье с узкими бретельками сидело на ее стройной фигуре как влитое, материя так туго обтягивала соблазнительную грудь, будто она была естественной деталью наряда. За время, прошедшее с момента нашего интервью, она успела завить свои черные волосы, а пурпурно-красные губы блестели так, что по яркости могли составить конкуренцию соответствующему сигналу светофора. По ее глазам было видно, что совсем недавно она пользовалась своей «волшебной пудрой».