— Останусь и буду отдыхать.

— Жаль. Мы собираемся поехать к шейху на праздник в пустыне. Говорят, будет нечто такое, что невозможно себе представить. Потом мы едем осматривать руины древнего Таниса, города, некогда бывшего столицей Египта. Но поскольку вы…

— Я еду!

Он улыбается.

— Мы отправляемся до рассвета. Чтобы не попасть в жару. И в беду. — Он собирается уходить, но потом задерживается. — Это что-то вроде библейского Апокалипсиса, не правда ли?

— Что, праздник?

— Нет-нет, эта история с Махди. В священной книге ислама сказано, что Махди вернется на землю в разгар войны и разрушений, — иначе говоря, того хаоса, который посеют, как говорится в Библии, четыре всадника Апокалипсиса.

Он некоторое время молча смотрит на меня.

— Я же говорил, что вас ожидают всякие неожиданности в Египте. Это древняя земля, где тысячелетиями плелись козни, велись войны и занимались черной магией.

— Какой сюрприз сулит нам завтрашний день?

Он восторженно вскидывает брови.

— Чудо, дорогая Нелли! Вы своими глазами увидите чудо!

Фон Райх уходит, и, ложась спать, я думаю о его словах.

Священная война, апокалиптические всадники войны и смерти, интриги современных государств и руины древности, все таинственное и экзотическое и совсем не похожее на то, что я ожидала, когда приняла решение отправиться в путешествие вокруг света.

Завтра я стану свидетельницей чуда.

Видимо, некое чудо пытался совершить и мистер Кливленд.

Мне немного совестно, что про себя я посмеивалась над его скрытностью. Очевидно, у него на то имелись свои причины, но какой бы ни была интрига, в которую он оказался втянутым, действовал Кливленд не лучшим образом, если дал себя убить.

Приглашение фон Райха мне кажется столь же невинным, сколь попытка воришки залезть в карман. Сейчас, когда Махди вышел на тропу войны, я задаю себе вопрос: а не обернется ли это чудо тем, что я вернусь на пароход без головы?

Я бы, конечно, воздержалась от завтрашней экскурсии, но уж очень благополучно все закончилось для нас на рынке, когда произошло убийство. Мне нужно выяснить, было ли это простым совпадением или чем-то иным.

Я присаживаюсь, чтобы снять ботинки. Едва успеваю снять один из них, как краем глаза замечаю некое движение и поднимаю голову.

Что-то — тень или фигура — у моего иллюминатора.

С ботинком в руке я медленно встаю и иду смотреть, что это. Буквально в нескольких сантиметрах от моего иллюминатора внезапно появляется чья-то физиономия. Я отшатываюсь, словно мне в лицо бросили паука, и роняю ботинок. Физиономия, наполовину скрытая серым в полоску капюшоном, исчезает так же быстро, как и появилась.

Без долгих раздумий я бросаюсь к двери, скинув на ходу второй ботинок, вылетаю в коридор, несусь к трапу и по нему — на палубу.

Запыхавшаяся, с сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, я замедляю ход, чтобы не привлекать к себе внимания, и потом неторопливо иду по палубе к своему иллюминатору.

Несколько пассажиров прогуливаются там, наслаждаясь вечерней сигарой и бренди. Ни на ком из них нет египетского капюшона. Я смотрю во все стороны, пытаясь понять, куда подевался человек в капюшоне.

Палуба мокрая после вечерней мойки, и хотя не холодно, меня начинает пробирать дрожь. Вскинув голову и расправив плечи, я стараюсь придать себе больше решимости. Я знаю, у моего иллюминатора показалось лицо в таком же капюшоне, как у мистера Кливленда, когда его убили на рынке. Кто-то пытался меня испугать?

Я иду по палубе обратно к трапу и встречаю Фредерика Селуса, возвращающегося в свою каюту.

Увидев меня босой и без пальто в этот поздний час, он спрашивает:

— Что-то случилось, мисс Блай?

— А вам кажется, что-то должно было случиться, мистер Селус?

Оставив его с этим вопросом, я прохожу мимо. Он задерживается у дверей своей каюты, как мне кажется, с намерением что-то сказать.

— Не беспокойтесь, мистер Селус. Меня не так-то просто напугать.

Я с гордым и независимым видом удаляюсь в свою каюту.

Когда дверь захлопывается за мной, я прислоняюсь к ней спиной и пытаюсь дышать ровно. Потом защелкиваю ее на замок и подпираю стулом ручку.

Что за чертовщина? Что за дурдом? Кому взбрело в голову разыгрывать со мной эту идиотскую шутку?

Нет, это не шутка, а чей-то злой умысел — попытка напугать меня, может быть, даже заставить идти к капитану и в истерике доказывать, что призрак Джона Кливленда бродит по пароходу. В чьих-то интересах дискредитировать меня.

Я задергиваю занавеску на иллюминаторе, прежде чем лечь в постель, недовольная и раздраженная причиненным мне беспокойством. Лицо в окне произвело на меня сильное впечатление: оно заставило поверить, что ярость, вспыхнувшая на рынке и приведшая к кровопролитию, последовала за мной на судно.

В маленькой каюте я вдруг ощущаю себя заключенной, и жуткое чувство охватывает меня, будто я загнана в угол. Уже нет уверенности, что на этом пароходе я в безопасности. Я уязвима или даже в ловушке, потому что не знаю, кому могу доверять. Бежать некуда, спрятаться негде.

Ключ из скарабея стоил жизни Джону Кливленду. Здесь, на судне, где я должна быть в безопасности, он таит в себе угрозу, вокруг него плетутся интриги.

И я сказала неправду Фредерику Селусу. Мне и впрямь страшно.

Когда ранним утром, омраченным хмурыми облаками, мы едем в экипаже через Порт-Саид, я больше не воспринимаю землю вечного Нила зачарованным местом. Мне кажется, будто я перенеслась в недоброжелательный Египет Ветхого Завета, где всемогущие фараоны, называвшие себя живыми богами, правили при помощи кнута, а от гнева иудейского бога Нил стал красным. Только на этот раз его воды могут быть окрашены моей кровью.

Я пытаюсь прогнать мрачные мысли и тревогу, что взбешенная толпа может вытащить меня из экипажа, но убийство Джона Кливленда и ярость Махди бросили густую тень на мое сознание, посеяв сомнения, смятение и страхи, которыми я не могу поделиться со своими попутчиками или с кем-либо на борту.

Я уже сожалею, что приняла приглашение фон Райха, но стараюсь улыбаться со стиснутыми зубами, сидя в экипаже, приличествующем царю, по дороге на празднество, устроенное бедуинским шейхом рядом с руинами великого города древних времен.

Фон Райх доволен нашей поездкой.

— Шейх послал за нами собственный экипаж. Ему мог бы позавидовать фараон.

На стойках золоченой кареты резные змеи с высунутыми черными жалами — словно рептилии бросают вызов самим богам. Среди змей снуют рыбы ярко-зеленого, желтого и бирюзового цветов. Наверху каждой стойки белые голуби мира с зеленой веткой в клюве.

От солнца нас защищает навес из шелка цвета морской воды. На сиденьях высокие аквамариновые, лазурные и фиолетовые подушки.

Два сурового вида бедуина, вооруженных винтовками и саблями, сопровождают нас в качестве эскорта. Вот тебе и белые голуби мира.

Из разговоров моих спутников, когда мы рано утром ждали экипаж на дороге у берега, мне стало ясно, что они делают вид, будто накануне на рынке ничего особенного не произошло. О трагических событиях или о возможности нападения на нас разъяренной толпы — ни слова. Они болтают о недостатках обслуживания и не очень хорошей кухне на пароходе, нищете в Египте и необычном ландшафте — о чем угодно, только не о том, что на рынке у нас на глазах была пролита кровь людей.

Это притворство держит меня в напряжении, заставляет задуматься над разными вопросами, вызывает беспокойство и чувство недоверия, особенно к лорду Уортону. Я не сомневаюсь, что он зачинщик этой игры. Он бросает на меня многозначительные взгляды, дающие понять другим, что я истеричная дамочка, которая находится под таким сильным впечатлением от вчерашних кровавых сцен, что возникновение данной темы в разговоре может вызвать дисбаланс в моей хрупкой женской психике.