На площадке у основания трапа я прикусываю губу при виде того, как джентльмены, размахивая тростями, отгоняют все лодки, кроме одной. Леди Уортон ударяет зонтом по чьей-то руке, ухватившейся за край причальной площадки. У меня нет намерения обращать в оружие свой зонт против себе подобных. Только перевозкой пассажиров на берег эти лодочники могут заработать на кусок хлеба, да и то небольшой.

Мои симпатии на стороне бедного люда, потому что из-за болезни сердца мне пришлось бросить школу и до восемнадцати лет работать на заводе, с трудом сводя концы с концами. [6]

Фон Райх и лорд Уортон первыми садятся в лодку, чтобы помочь нам, дамам, а я сторонюсь, пропуская вперед леди Уортон. Набежавшая волна приподнимает площадку, и я делаю шаг назад, чтобы взяться за перила трапа. И тут кто-то хватает меня за руку и рывком буквально затаскивает в другую лодку. Это происходит так быстро, что я не успеваю даже сообразить, что и как.

— Вот те на! — Все, что я могу вымолвить, когда оказываюсь на скамейке.

— Встретимся на берегу, Нелли! — кричит мне фон Райх.

Я смеюсь в ответ с бравым видом и на всякий случай держусь за борта раскачивающейся лодки, став пленницей четырех арабских гребцов, на которых ничего нет, кроме набедренных повязок.

Это приключение, говорю я себе излюбленную фразу. Ее я повторяю каждый раз, когда попадаю в безвыходную ситуацию.

Я улыбаюсь человеку, затащившему меня в лодку:

— Довезите меня сухой до берега, и я буду очень признательна.

Он разражается длинной тирадой на арабском языке, а я только улыбаюсь и киваю. Для меня пустой звук, что говорит этот человек, но я уверена: он понимает меня и готов услужить. Жаль, я не могу выразить ему сожаление, что мои попутчики столь несдержанно и неоправданно воспользовались тростью и что я восхищена стойкостью и упорством его собратьев даже под ударами палки.

Я размышляю о том, почему столь недобро отзывались европейцы и американцы на «Виктории» о людях из менее развитых стран, когда замечаю, что арабы перестали грести и мы покачиваемся на волнах в нескольких десятках метров от берега.

Человек, с которым я разговаривала, одаривает меня притворной улыбкой, протягивает руку и говорит на безупречном английском языке:

— Гони побольше денег или поплывешь к берегу без лодки.

Я вытаращила на него глаза, у меня отвисла челюсть. Все мысли перемешались в голове, как картинки в калейдоскопе. Эмоции захлестывают меня. Со мной грубо обошлись, меня похитили, а сейчас мне угрожают и шантажируют люди, которым я симпатизирую.

Поднявшись на ноги в неустойчивой лодке, я замахиваюсь зонтом на неблагодарного лодочника:

— А ну греби быстро к берегу!

Удобно устроившись в открытом экипаже, мы с попутчиками под палящими лучами солнца едем по узкой немощеной улице Порт-Саида. Она запружена людьми и животными, по ней пролетают пылевые вихри и разносится симфония уличных звуков — ослиные крики, голоса торговцев, визг детей.

По обеим сторонам прижимаются друг к другу двух- и трехэтажные дома с большими балконами, отбрасывающими тени на толпы людей под ними. Балконные окна из почерневшего от времени дерева обнесены решеткой с красивым восточным орнаментом.

Мои попутчики заняты разговором о стратегическом значении Суэцкого канала. Леди Уортон морщит нос от уличных видов, звуков и запахов. Я в изумлении улыбаюсь, видя, как взлетают голуби с террасы, когда по ней проходит женщина в черной чадре, словно волшебница, выпускающая в небо стаю птиц.

Мы проезжаем мимо каравана навьюченных дровами верблюдов. Поднимаемая ими пыль опускается на старика, сидящего скрестив ноги в сторонке, и на лаваш, разложенный им на газете для продажи. Лицо старика испещрено следами житейских невзгод.

Толстый купец в турецкой феске едет верхом на маленьком ослике, широко расставив ноги и прижимая к себе металлическую коробку, а свирепый сарацин с устрашающей кривой саблей расчищает перед ним дорогу.

Все, что я вижу на оживленных улицах, мне в диковинку. Слуги — рабы, как говорит фон Райх, хотя рабство считается незаконным, — спят на земле перед домом господина, а проснувшись, идут в дом работать. Мужчины и женщины одеваются в длинные, с головы до пят, просторные одежды наподобие мантии. Девушки с открытыми лицами, а женщины — с закрытыми, носят воду из ближнего колодца в глиняных сосудах на голове. Маленький мальчик водит на веревке корову из дома в дом и доит молоко в кувшины, которые ему подставляют покупатели. Чтобы корова давала молоко, для ее обмана мальчик носит с собой игрушечного теленка.

— Неужели корова верит, что набитое соломой чучело — ее ребенок? — спрашиваю я фон Райха, нашего эксперта по всем египетским вопросам.

— В Америке, наверное, нет, но в Египте — кто знает? В этой удивительной стране, где, по рассказам, Сфинкс встает в безлунные ночи и бегает по пустыне как шакал, а мумии людей, умерших тысячи лет назад, встают из гробниц, необъяснимое не всегда невообразимое.

Мы проезжаем мимо идущих вереницей мужчин с коромыслами, на концах которых подвешены бурдюки.

— Общественные водоносы, — поясняет фон Райх.

Их тела похожи на скелеты, словно горячее солнце пустыни иссушило плоть, осталась только кожа, жесткая, как папирус. Хотя они не в кандалах, эти люди напоминают мне каторжников, скованных одной цепью.

— Как они могут выполнять столь тяжелую работу при такой ужасной жаре?

— Необходимость.

Мои сегодняшние спутники кажутся случайными знакомыми не только мне, но и друг другу. Венский изобретатель пребывает в расслабленном состоянии, он сама любезность и в избытке являет добродушие. Английский лорд и его супруга держатся надменно, высокомерно и с некоторым снобизмом. По моим предположениям, мужчины — компаньоны по бизнесу. Как мне сказал фон Райх, он вместе с Уортонами едет в Гонконг и далее в Вашингтон по делам, связанным со взрывчаткой, им запатентованной.

Австриец представился мне, когда я прохаживалась по палубе утром, после того как мы вышли из итальянского порта.

Фон Райх — щеголеватый, с иголочки одетый джентльмен, широкоплечий, наголо бритый, с моноклем, похоже, сделанным на заказ, чтобы он удобно и надежно держался в правом глазу. Его длинные задорные усы с загнутыми вверх концами не подчиняются законам гравитации благодаря обильному использованию воска. Вся наружность фон Райха соответствует моде, принятой в среде состоятельных мужчин и тех, кто им подражает. Меня всегда изумляло, на что только не идет сильный пол, дабы придать себе определенный имидж. А еще говорят, женщины тщеславны.

После того как фон Райх предпринял несколько попыток заигрывания со мной на борту в своей дерзкой центральноевропейской манере — которую моя матушка сочла бы наглой, — я ради смеха спросила его: не собирается ли фрау фон Райх присоединиться к нему в дороге?

Заверив меня довольно чопорно, что фрау фон Райх преданно ждет его возвращения, он в конце концов рассмеялся и сказал, что единственная фрау у него в семье — это его мать.

Он, конечно, милейший человек, но флиртовать во время морского путешествия не в моих правилах. Каждое утро я говорю себе, что должна пройти сквозь огонь, воду и медные трубы, и тянуть за собой мужчину — только замедлит дело.

Мой отказ от предложения пройтись по палубе, а потом выпить чего-нибудь прохладительного значительно остудил его пыл. Однако когда фон Райх сказал, что собирается пойти на базар с друзьями, я без стеснения намекнула, что буду рада составить им компанию. С моей стороны это была наглость, но я отправляю репортажи в Нью-Йорк, и описание базара придало бы им местный колорит.

Дети перебегают улицу, и наш экипаж останавливается. Велосипедист в арабской одежде с накинутым на голову капюшоном резко сворачивает в сторону, чтобы не налететь на них. Переднее колесо попадает в рытвину, и человек вместе с велосипедом падает на землю.