— Возвращайтесь на пароход! Фон Райх проводит вас, чтобы с вами ничего не случилось.

— Но мы не можем просто так уйти, — упираюсь я. — Полиция…

— Вы не в Америке, — обрывает меня леди Уортон. — Египет не цивилизованная страна. Если мы хотим плыть дальше на «Виктории», то должны поспешить к экипажу и не вмешиваться в ссору с поножовщиной между двумя туземцами.

— Какими туземцами? Этот человек — англичанин, пассажир с нашего парохода.

— Почему вы считаете, что он англичанин? — спрашивает фон Райх.

— Я видела его лицо, слышала его голос.

Пока мы разговариваем, они ведут меня к выходу с базара.

— Я видела и слышала то же самое, что и вы, — говорит леди Уортон. — У него было смуглое лицо, он явно из местных.

— Нет, уверена: он англичанин.

— Этого не может быть, — не соглашается со мной фон Райх. — Очевидно, он египтянин.

— Вы мельком видели этого человека, и то под капюшоном, — настаивает леди Уортон.

— Я видела его лицо.

— Он смуглый.

— Но не ноги.

— Ноги? А при чем тут ноги? — удивляется она.

— При падении с велосипеда задралась его рубаха, и я видела белую кожу.

Леди Уортон с возмущенным видом переглядывается с фон Райхом. Он качает головой:

— Нелли, я видел только смуглую кожу.

— Я знаю, что видела. И он говорил по-английски.

— Многие египтяне говорят на чистейшем английском языке. Мы управляем этой страной, — заявляет леди Уортон.

Сдерживая слезы, я вскидываю голову и отстаиваю свою точку зрения:

— Это пассажир с нашего парохода. Я не оставлю его даже в смерти.

— Хорошо, я снова взгляну на него, — пошел мне навстречу фон Райх. — А вы идите: экипаж может уехать без нас, когда разнесется молва об инциденте.

Он быстро идет туда, откуда мы пришли. Продолжая крепко держать меня под руку, ее светлость проворно выбирается из лабиринта прямо к экипажу, словно она насыпала крошки, чтобы не сбиться с дороги.

Мы стоим у экипажа, когда возвращается фон Райх, тяжело дыша.

— Я внимательно осмотрел его.

— Араб? — спрашивает леди Уортон.

— На сто процентов.

— Я должна увидеть сама. — Без долгих раздумий я направляюсь к входу на рынок.

— Ввяжетесь в эту историю — и вас задержат для допросов, — вдогонку предупреждает леди Уортон.

Это останавливает меня. «Задержат для допросов» — значит, будет сорвано мое путешествие. Я раздумываю, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь, в какую сторону повернуть.

Леди Уортон направляется к экипажу:

— Не знаю, как вы, милочка, но я не намерена застрять в этом забытом Богом захолустье на несколько месяцев, пока будут со скрипом вращаться колеса здешней бюрократии.

От одной мысли о такой возможности меня кидает в холодную дрожь даже в горячем воздухе пустыни.

Мне не нравятся ее слова, они жесткие и жестокие, но я знаю, что она права.

— Действительно, для того бедняги уже ничего не сделаешь. — Мои слова звучат как отговорка даже для меня, тем не менее это факт. — А что лорд Уортон? Наверное, нам нужно подождать, когда он вернется?

Его жена качает головой.

— За него не беспокойтесь. У его светлости богатый опыт общения с туземцами.

Фон Райх помогает мне сесть в экипаж. Колени у меня трясутся, и я все еще сдерживаю слезы.

— Леди Уортон права, фрейлейн. Трудно вообразить, что представляет собой полиция в этих отсталых странах. Дело может обернуться очень скверно.

Кажется, оно уже начинает оборачиваться скверно, когда мы трогаемся. Собралась толпа, и кучер встревожен.

— Нужно спешить. Слух разлетается.

— Что вы имеете в виду?

— Говорят, что неверные убили сторонника махдистов. Отец ужаса встает, чтобы изгнать неверных из нашей страны. Вот что говорят люди. Нужно спешить, — повторяет кучер.

Мы не проехали и полусотни метров, как изо всех закоулков рынка вылилась толпа с криками «Аллах акбар! Аллах акбар!».

Мы наклоняемся вниз и закрываем голову руками, потому что в нас полетели камни.

Экипаж увозит нас вне досягаемости орудий каменного века, но злость и фанатизм летят быстрее ветра. Вдоль всей дороги люди на улицах злобно кричат на нас и размахивают кулаками.

Я не могу не думать о человеке, оставленном нами на рынке. О человеке, который умер у меня на руках и сказал мне последние слова. Он хотел, чтобы я что-то сделала для Амелии, наверняка его жены. Как мне найти ее? Что я ей скажу? Что кровь ее мужа пролилась на землю на рынке Порт-Саида? Что если он иностранец, то местные жители будут радоваться этой смерти как знамению Божьему?

Если он иностранец… Уверенность моих спутников в обратном заставила меня засомневаться, действительно ли этот несчастный — необщительный пассажир, сходивший с парохода перед рассветом. Я видела белую кожу на ноге велосипедиста, но ведь возможно, что это не один и тот же человек. Я не узнала бы своих братьев, будь те в египетской одежде, закрытые с головы до ног.

— Не мучайте себя так из-за того, что произошло, — говорит леди Уортон, будто прочитав мои мысли. — Жизнь ничего не стоит в этих отсталых странах. Здесь люди прибегают к насилию, потому что у них нет книг или газет. Если вы не в состоянии вдохнуть жизнь в мертвого, то ничего не смогли бы сделать.

— Разве что поставить в известность его жену Амелию о его смерти.

— Он сказал вам, что его жену зовут Амелия?

— Нет, я просто предположила…

Леди Уортон бросает на меня скептический взгляд.

— Вероятно, вы слышали арабское слово, которое звучало как имя.

Я не желаю конфронтации и сохраняю мир. Я уверена, что он произносил имя жены в свой последний момент жизни. Не знаю как, но я позабочусь о том, чтобы его жена была должным образом извещена. Сейчас же мне нужно снова твердо встать на ноги и довести до конца дело, за которое я взялась.

Тринадцать дней назад, отплывая из Нью-Йорка, я не представляла, что могут произойти такие трагические события, какие случились на рынке. Когда Пулитцер сообщил мне, что отправляет в путешествие мужчину, поскольку для женщины оно будет сопряжено с большим риском, я ответила: пусть он посылает своего мужчину, я же поеду от другой газеты и побью его рекорд.

Всесильный издатель наконец сдался, но дал мне только три дня на подготовку к путешествию. Помимо замечания Жюля Верна, что женщина не способна объехать земной шар за восемьдесят дней, как его вымышленный герой, были и другие причины, по которым я оказалась в Египте. Идея такого путешествия зародилась двумя годами раньше, когда ни одна нью-йоркская газета не хотела брать меня на работу в качестве репортера из-за того, что я женщина.

Желая доказать, что я ничем не хуже мужчин, я по собственной инициативе взялась подготовить разоблачительный репортаж об ужасных условиях в сумасшедшем доме для женщин. Чтобы попасть туда, я симулировала психическое заболевание. Мне пришлось ввести в заблуждение хозяйку пансиона для малоимущих женщин, полицию, трех психиатров и судью. В итоге было сделано заключение, что я безнадежно больна и меня необходимо поместить в психиатрическую клинику на острове Блэкуэлл в Нью-Йорке, пользовавшуюся плохой репутацией.

Я провела десять дней в сумасшедшем доме и написала репортаж для газеты Пулитцера, в котором разоблачалось жестокое обращение с психически нездоровыми женщинами. В итоге я не только получила работу репортера в газете Пулитцера «Нью-Йорк уорлд», но и совершила поездку в Париж, где в то время проходила Всемирная выставка. [9]

После возвращения в Нью-Йорк я не могла забыть насмешливое замечание Жюля Верна, что женщины слишком слабы и им нужно очень много багажа для кругосветного путешествия. Это полнейшая чушь, выдуманная мужчинами, которые недооценивают силы и решимость женщин только потому, что общество запрещает им носить брюки, а они такому запрету подчиняются. Но я понимала, что в случае моего фиаско женщинам будет еще труднее добиться успеха в мире, где доминирует пол, называющий себя сильным.