— Откуда такие противоречия? — спрашивает он.

Он не утверждает, что глупо мучиться такими противоречиями. Он спрашивает: откуда.

Я приглаживаю рукой волосы.

— Доктор, я напугана, я тоскую по Алексе, я беспокоюсь, что не справлюсь. Выбирайте.

Он наклоняется вперед, внимательно смотрит на меня. Он за что-то ухватился, теперь не отпустит.

— Разберитесь, Смоуки. Я понимаю, факторов много. Много причин для эмоций. Но разбейте это на части, с которыми вы можете справиться.

И когда он это говорит, меня осеняет.

— Все дело в том, что она одновременно Алекса и не Алекса, — говорю я.

Все так просто. Бонни — мой второй шанс на Алексу, на дочь. Но ведь она не Алекса, потому что Алекса умерла.

Не все истины хороши. Некоторые приносят боль. Некоторые служат стартом для марафона, для тяжелой работы. Эта правда наполняет меня пустотой. Как звон колокола в безветренной степи.

Я знаю: если я смогу справиться с этой истиной, мне станет легче. Но усилий потребуется много, усилий, приносящих боль.

— Да, — говорю я. Голос у меня хриплый. Я выпрямляюсь, отталкиваю боль. — Ладно. Сейчас у меня на это нет времени. — Прозвучало довольно грубо. Плохо. Но мне мой гнев еще понадобится.

Доктор Хиллстед не обижается.

— Я понимаю. Только в какой-то момент найдите для этого время.

Я киваю.

Он улыбается:

— Итак, вернемся к моему изначальному вопросу. Что вы собираетесь делать сейчас?

— Сейчас, — говорю я, и внезапно мой голос становится холодным, и вслед за ним холодеет сердце, — я возвращаюсь на работу. И я поймаю человека, который убил Энни.

Доктор Хиллстед очень долго смотрит на меня. Взгляд его напоминает лазер. Он оценивает меня, размышляет, согласиться ли с моим решением. К какому заключению он приходит, становится ясно, когда он открывает ящик стола и достает мой «глок». Пистолет до сих пор лежит в пакете для вещественных доказательств.

— Я подозревал, что вы скажете мне нечто подобное, вот и приготовил пистолет. — Он склоняет голову набок. — Вы ведь сегодня за ним пришли?

— Нет, — улыбаюсь я, — да, частично. — Я хватаю пистолет и сую его в сумку. Встаю и пожимаю руку доктору Хиллстеду. — Еще я хотела, чтобы вы убедились, что я выгляжу получше.

Он немного задерживает мою руку в своей. Я ощущаю мягкость этого человека, она струится из его глаз.

— Вы всегда найдете меня здесь, когда вам захочется поговорить. В любое время.

И тут, надо же, слезы. А мне-то казалось, что с ними покончено. Может быть, это и хорошо. Я не хочу перестать реагировать на доброту, не важно, от кого она исходит — от посторонних людей или друзей.

— Вот в этом здании я работаю, солнышко.

Бонни берет меня за руку и вопросительно смотрит.

— Да, я возвращаюсь на работу. Нужно сообщить об этом начальству.

Она сжимает мою руку. Похоже, она одобряет мое решение.

Мы поднимаемся в офис КАСМИРК. Застаем только Келли и Джеймса.

— Привет. — Судя по голосу, Келли насторожилась.

Джеймс спокойно смотрит на меня.

— Келли, мне нужно сходить к заместителю директора Джонсу. Присмотришь за Бонни? Я быстро.

Келли несколько секунд изучает меня. Смотрит на Бонни и улыбается:

— Как, лапонька, побудешь со мной?

Бонни разглядывает ее, и Келли терпеливо ждет. Бонни кивает, отпускает мою руку, подходит к Келли и берет за руку ее.

— Я очень быстро вернусь. — Я ухожу, понимая, что оставляю их обеих в растерянности. Ничего. Скоро они узнают.

Я иду в офис Джонса, который находится на верхнем этаже. Шерли, его секретарша, встречает меня дежурной улыбкой.

— Привет, Смоуки.

— Привет, Шерли. Босс у себя?

— Сейчас проверю. — Она снимает трубку и нажимает кнопку внутреннего соединения.

Она знает, что он в кабинете. Она имеет в виду, что ей надо выяснить, захочет ли он меня принять. Я не обижаюсь. Думаю, Шерли заставила бы ждать и президента Соединенных Штатов.

— Сэр? Здесь агент Барретт. Угу. Да. — Она вешает трубку. — Заходи.

Когда я прохожу мимо ее стола, она хватает меня за рукав. На ее лице игривая улыбка.

— С возвращением. Да ладно, не удивляйся. Хватит одной извилины, чтобы сообразить, что происходит. Ты здорово выглядишь, Смоуки. Правда, здорово.

— С таким острым умом тебе стоит перейти работать ко мне, Шерли.

Она смеется:

— Нет уж, спасибо. Слишком уж спокойная работа. Здесь куда опаснее.

Я тоже ухмыляюсь и открываю дверь. Джонс сидит за столом. Внимательно меня оглядывает. Похоже, то, что он видит, вызывает у него одобрение, и он кивает:

— Садись. — Когда я усаживаюсь, он наклоняется вперед. — Минут десять назад мне звонил доктор Хиллстед. Он дает добро на твое возвращение на работу. Ты ведь за этим сюда пришла?

— Да. Я готова вернуться. Но у меня есть условие: я хочу продолжать заниматься делом Энни.

Он качает головой:

— Не знаю, Смоуки. Не думаю, что это хорошая мысль.

Я пожимаю плечами:

— Тогда я ухожу. Займусь частным сыском и одновременно буду разыскивать этих сволочей.

Заместитель директора выглядит так, будто с трудом удерживает челюсть от отвисания. Еще он выглядит разозленным. Причем разозленным крупномасштабно.

— Ты предъявляешь мне ультиматум?

— Да, сэр.

Он продолжает пристально смотреть на меня, и я вижу, как шок борется в нем со злостью. Внезапно то и другое исчезает. В уголке рта появляется намек на улыбку.

— Хороший ход, агент Барретт. Ладно. Ты вернулась, и это дело твое.

В офисе меня ждут Келли и Джеймс. Они понимают: что-то происходит. Я знаю, что для них, для всей команды это критический момент. Пункт, где жизнь может измениться раз и навсегда. Мне нужно было сказать им сразу, как только я пришла, но я не была уверена на сто процентов, что босс разрешит мне заниматься делом Энни. Я вполне серьезно собиралась уйти, если бы он не разрешил.

— Я собираюсь отвезти Бонни к Элайне, Келли.

Она поднимает брови, Джеймс вопросительно смотрит на меня.

— Я сдержала слово. Я возвращаюсь.

Джеймс разок кивает, ни о чем не спрашивает. На лице Келли выражение счастья и облегчения. Мне приятно это видеть, но одновременно и грустно. Я невольно задумываюсь: не считает ли она, часом, что все будет по-прежнему? Надеюсь, что нет. Все будет хорошо, верно. Меня всегда вдохновляла работа с моей командой.

Но мы становимся старше. Жестче. Подобно непобедимой команде, потерпевшей свое первое поражение, мы узнаем, что уязвимы, что нам может быть больно. Что мы можем даже умереть.

Я тоже изменилась. Заметят ли они это? Если заметят, порадует их это или огорчит? То, что я сказала доктору Хиллстеду, правда. Я перестала быть жертвой, но это не значит, что я та же самая Смоуки Барретт, какой была раньше.

Это прозрение, которое посетило меня в тире. Как голос Бога, в которого я не верю. Я осознала, что никогда снова не полюблю. Мэтт был любовью всей моей жизни, и теперь его нет. Никто его не заменит. Это не фатализм или депрессия. Это уверенность, и она дает мне своего рода покой. Я буду любить Бонни. Я буду любить свою команду.

Кроме этого, у меня будет в жизни одна-единственная привязанность, и она определит мою дальнейшую жизнь. Это охота.

В тот момент, когда я смогла нажать на спусковой крючок «глока», я поняла, что больше не являюсь жертвой. Вместо этого я стала оружием.

В радости и в горести, пока смерть не разлучит нас.

Прежде чем вылезти из машины, я смотрю на Бонни:

— Ты в порядке, солнышко?

Она смотрит на меня древними глазами. Кивает.

— Прекрасно. — Я взлохмачиваю ей волосы. — Элайна — моя очень хорошая подруга. Жена Алана. Ты помнишь Алана? Ты видела его в самолете.

Кивок.

— Я думаю, ты ее обязательно полюбишь. Но если тебе здесь не понравится, скажи мне, мы придумаем что-нибудь еще.