Мне становится холодно. Зубы стучат, я начинаю дрожать, мир клонится куда-то в сторону. Сердце колотится все быстрее и быстрее, затем внезапно возвращается звук и кажется мне ударом грома. Но мне все еще так холодно.

— Смоуки! Господи… Доктора!

Я слышу ее, но говорить не могу. Не могу перестать стучать зубами. Вижу, как подходит доктор. Он щупает мне лоб, смотрит в глаза.

— У нее тут шок по полной программе, — говорит он. — Положите ее. Ноги повыше. Сестра!

Дженни наклоняется надо мной:

— Смоуки! Скажи что-нибудь.

Мне очень жаль, но не могу, Дженни. Я застыла, весь мир застыл, солнце тоже застыло. Везде смерть, все уже умерли или умирают.

Потому что он прав. Я прочитала документ, приложенный к письму.

В нем подчеркнуты строчки:

Да, я застрелила собственную дочь.

Я слышу странный звук, он меня удивляет, пока я не догадываюсь, что сама его издаю. Это рев, он начинается глубоко в горле и поднимается октава за октавой. Кажется, что он длится вечно.

И вдруг наступает тьма. Слава Богу.

Я прихожу в себя на больничной койке, около меня сидит Келли. Больше никого в палате нет. Видя лицо Келли, я понимаю, почему она здесь.

— Ты знала, не так ли?

— Да, милая, — говорит она, — я знала.

Я отворачиваюсь от нее. Я не чувствовала себя такой опустошенной, такой безжизненной с того момента, когда я очнулась в палате после ночной встречи с Сэндсом.

— Почему ты мне не сказала?

Не знаю, чувствуется ли в моем голосе гнев. Да мне и наплевать.

— Доктор Хиллстед попросил меня не говорить. Он не считал, что ты к этому готова. И я согласилась. Я и сейчас так считаю.

— В самом деле? Ты думаешь, что знаешь так чертовски много насчет меня? — Голос звучит резко. Я сама слышу в нем злость и яд.

Керри даже не морщится.

— Я знаю одно: ты до сих пор жива. Ты не сунула дуло пистолета в рот и не спустила курок. Так что я ни о чем не жалею, лапонька. — Следующую фразу она говорит почти шепотом: — Это не значит, что мне не больно, Смоуки. Ты же знаешь, как я любила Алексу.

Я смотрю на нее, и злость уходит.

— Я не виню тебя. И его. И может быть, он в конечном итоге прав.

— Что ты этим хочешь сказать, милая?

Я пожимаю плечами. Я устала, как же я устала!

— Потому что теперь я все точно помню. И все равно не хочу умирать. — Меня пронзает боль, я корчусь. — Понимаешь, жизнелюбие кажется мне предательством. Мне представляется, что если я хочу жить, значит, я недостаточно их любила.

Я смотрю на нее и вижу, какое ужасное впечатление произвели на нее мои слова. Моя Келли, моя никогда не унывающая королева скорости выглядит так, будто я ударила ее по лицу. Или, может быть, по сердцу.

— Что ж, — говорит она после длинной паузы, — это совсем не так. Продолжать жить, хотя они умерли, вовсе не значит, что ты их не любила, Смоуки. Это только означает, что они умерли, а ты нет.

Я запоминаю ее слова, чтобы потом над ними подумать, я ощущаю, что в них есть смысл.

— Смешно, правда? Я всегда могла из пистолета попасть туда, куда хотела. Мне это дано от природы. Я помню, что целилась ему в голову, но он оказался чертовски ловким. Я никогда не видела, чтобы кто-то двигался так быстро. Он выхватил Алексу из кровати и выставил перед собой. Пуля попала в нее. Когда это случилось, она смотрела мне прямо в глаза. — По моему лицу пробегает судорога. — Знаешь, он даже удивился. После всего, что он сделал, он удивился, вроде как подумал, что зашел слишком далеко. И тут я его застрелила.

— Ты эту часть помнишь, Смоуки?

Я хмурюсь:

— Что ты имеешь в виду?

Келли улыбается. Улыбка у нее печальная.

— Ты не просто застрелила его, лапонька. Ты изрешетила его пулями. Ты всадила в него четыре обоймы и как раз вставляла новую, когда я появилась и остановила тебя.

И снова я оказываюсь там и вспоминаю.

Он изнасиловал меня, изрезал мое тело. Мэтт уже был мертв. Я качалась на волнах боли, то теряла сознание, то приходила в себя. Все казалось немного сюрреалистичным. Я находилась как будто под действием наркотиков. Я ощущала, что должна что-то срочно сделать. Но все ощущения были где-то далеко. Доходили до меня как через марлю. Чтобы добраться туда, мне нужно было пройти через сироп.

Сэндс наклонился. Я почувствовала его дыхание на щеке. Неестественно горячее. Потом что-то потекло по шее и прилипло к груди. Поняв, что это его слюна, я вздрогнула всем телом. От головы до самых пяток.

— Теперь я собираюсь развязать тебе руки и ноги, сладкая моя Смоуки, — прошептал он мне на ухо. — Я хочу, чтобы перед смертью ты коснулась моего лица.

Я скосила на него глаза и потеряла ощущение времени. Очнувшись, я почувствовала, что он развязывает мне запястья. Снова нырнула во тьму, опять всплыла. Он развязывает мне ноги. Свет — тень, тень — свет.

Когда я вновь пришла в себя, он лежал рядом, плотно прижавшись ко мне. Он был голый, я чувствовала его возбуждение. Левую руку он запустил в мои волосы, правую, с ножом, положил мне на живот. И снова это дыхание, горячее и кислое.

— Пора уходить, милая Смоуки, — шептал Сэндс. — Я знаю, ты устала. Ты должна сделать еще одну вещь, перед тем как уснуть. — Его дыхание начало учащаться. Эрегированный член зашевелился, я почувствовала тычки в бок. — Коснись моего лица.

Он был прав, я очень устала. Чертовски устала. Я хотела погрузиться во тьму, чтобы все кончилось раз и навсегда. Я почувствовала, как поднимается моя рука, чтобы выполнить его последнее требование, и тут раздался крик:

— МАМА!

Я услышала крик Алексы. Крик, полный ужаса.

Он подействовал на меня как увесистая оплеуха.

— Он сказал нам, что Алекса мертва, — шепчу я Келли. — Сказал, что убил ее первой. Я услышала ее крик и поняла, что он займется ею после того, как разделается со мной.

Я вспоминаю и сжимаю кулак, я чувствую, как мое тело дрожит от злости и ужаса.

Мне показалось, будто внутри меня взорвалась бомба. Я не просто очнулась, я именно взорвалась. Дракон выполз из пещеры и встал на дыбы.

Я ударила Сэндса по лицу и услышала, как хрустнул его нос под ребром ладони. Он зарычал, но я уже вскочила с постели и рванулась к ночному столику, где лежал мой пистолет. Но Сэндс был по-звериному быстр. Ни секунды на размышления. Он скатился с кровати и рванулся из спальни. Я услышала его топот по деревянным плитам коридора: он бежал к Алексе.

Тут я начала кричать. Мне показалось, что я горю. Все стало раскаленным добела, адреналин сжигал меня, и интенсивность его огня была потрясающей. Время изменилось. Оно не замедлилось, как раз наоборот. Оно ускорилось. Стало быстрее мысли.

Я схватила пистолет и не столько побежала по коридору, сколько телепортировала себя. Только он открыл дверь, как я оказалась в комнате и увидела дочь. На кровати. Кляп валялся около рта. «Умница», — помнится, подумала я.

— МАМА! — снова взвизгнула она — глаза расширены, щечки красные, слезы потоками.

И тогда я тоже стала зверем. Без всяких сомнений подняла пистолет и прицелилась ему в голову…

Ужас. Ужас, ужас, ужас, длящийся вечно, нескончаемый ад на земле.

Затем я услышала свой крик. Крик, длящийся вечно, нескончаемый крик, ад на земле. Я выстрелила в Сэндса. Снова выстрелила. Я не собираюсь прекращать стрельбу, пока есть патроны. И тут…

— О Господи, Келли! — Мои глаза наполняются слезами. — Господи, Господи, прости меня!

Она берет меня за руку, качает головой.

— Ты не виновата, Смоуки. — Она сжимает мою руку. Почти до боли. — Честно. Ты тогда ничего не соображала.

Нет, я помню, как Келли ворвалась в дом, как увидела ее с пистолетом в руках. Я помню, как она приближалась ко мне с особой осторожностью, как просила положить пистолет на пол. Помню, как я кричала на нее. Как она приближалась ко мне. Я знала, что она хочет забрать у меня пистолет, и еще я знала, что не могу ей этого позволить. Мне еще нужно было приложить дуло к виску, выстрелить и умереть. Я заслужила смерть, потому что убила своего ребенка. Поэтому я сделала, как мне тогда казалось, единственно разумную вещь. Я направила пистолет на Келли и выстрелила.