Я снимаюсь в фильмах со стриптизом.

Джон проснулся часа в два ночи в липкой испарине.

Он лежал очень спокойно, словно пойманный в ловушку тела, над которым уже был не властен. Он снова начал молиться, но почти одновременно со стороны Бродвея донеслись завывания сирен полицейских машин.

На этот раз молитва не помогла.

Он попытался сосредоточиться на тексте из книги, которую читал днем. Иисус плакал. Иисус плакал. Иисус…

Жестокая книга это Священное Писание.

Он наблюдал за бликами света на потолке от фар проезжающих по Вальехо автомобилей. Библия – жестокая книга. О, конечно, великий революционизирующий труд, несомненно. Чудо языка и восприятия. Но тем не менее жестокая.

Они просто обошли тот период, когда Иисусу настало время жить сексуальной жизнью. Они просто опустили эту сторону жизни Иисуса и продолжили с того момента, когда Иисус уже понял свое предназначение и осознал то, что ему надлежит совершить. Они опустили все моменты, когда Иисус мог чувствовать неуверенность в себе, или мог испытывать нужду в женском обществе, или мог интересоваться чем-то иным, кроме спасения души.

И это очень странно, потому что Иисус, конечно, мессия, но Иисус также и человек. И почему человеческая раса лишена ответов на вопросы, которые должны были приводить в смятение даже мессию?

Он знал, что во имя Христа было развязано больше войн и больше невинных жизней принесено в жертву, чем по какой-либо иной причине. Правдой было и то, что религия, – по крайней мере религия в том виде, как ее интерпретировало человечество – создала цепи, контролирующие сексуальные устремления. Священное Писание говорит о сексуальности очень возвышенно, да, но как же быть с реальным миром, где обыкновенные люди вожделеют, страдают, просыпаются по ночам в поту с мыслью о прикосновении к запретной плоти? Библия говорит – надо ждать законного брака. Никакого прелюбодейства. Будь сильным. Имей совесть. Не пожелай жены ближнего своего. Прекрасно. Все это Джон понимал.

Но что говорит Библия о желании тела порно-звезды?

Он был девственником. Первое время воздержание было тягостным. Постепенно он подавил все желания путем чтения книг, занятий наукой, собирания паззлов. Он посвятил душу своему призванию.

Но теперь нечто иное неудержимо манило его к себе, нечто, возникшее в темной глубине подсознания. Нечто запретное и очень, очень сладкое.

– Боже милостивый, – прошептал он, – избавь, меня от этих мыслей. Молю тебя… Пусть они исчезнут! – Он знал, что Бог делает Свое дело, но каждый должен идти Ему навстречу. Он попробовал сосредоточиться на прочитанном, но нужные страницы не всплывали в памяти; вместо них всплывало другое – полные красные губы и влажный язычок, медленно облизывающий нижнюю губу с манящим вызовом.

Он не мог спать. Не мог даже притвориться, что спит. Он встал, в одних пижамных штанах направился к своему велосипеду, сел в седло и принялся яростно крутить педали.

Он обливался потом. Зачем на такую мощность было включать обогреватель? Он еще приналег на педали. Но во время этой бешеной гонки в никуда взгляд его был прикован к гигантскому полыхающему в ночном небе знаку «X».

– О Боже, – прошептал он, опустил голову и снова принялся молиться. На этот раз он решил читать литанию Деве Марии. Но когда спустя некоторое время снова поднял голову, красный «X» сиял на том же месте.

Он никогда раньше не обращал внимания, насколько большой и яркий этот знак. Может быть, в те моменты, когда он смотрел на него, некий люк в сознании был крепко-накрепко заперт и ни одна темная, грязная мысль не могла выскользнуть на поверхность. Но сейчас болты этого люка оказались сорваны, и оттуда полезли твари, совсем недостойные священника. Недостойные! Недостойные! Так он кричал про себя, крепко зажмурившись и давя на педали до тех пор, пока не начал струиться градом пот и не заболели легкие.

В половине третьего ночи Джон метался по комнате, как тигр в клетке. О том, чтобы прикоснуться к себе и сбросить дикое напряжение, не могло быть и речи. Мастурбация – один из самых тягчайших грехов. Нет-нет, на это он не способен. Он присел к паззлу, но не высидел и двух минут. По телевизору – ничего. Все видеокассеты пересмотрены по несколько раз. Книги – черствые незнакомцы. В душе боролись два чувства – стыда и злости. Он стыдился своего вожделения и злился, что не в силах от него избавиться. Оно нарастало стремительно, вызывая горячую тяжесть в паху. Я же священник – с ужасом напомнил он себе. Затем: я – мужчина. Но священник – прежде всею. Нет, прежде всего – мужчина… Священник… Мужчина…

Как бы в подобной ситуации поступил Иисус?

На это ответа попросту не существует.

Примерно около трех утра Джон решил одеться и пойти на улицу. Прочь от этой спертой, давящей жары.

Он надел черные брюки, черную рубашку и белый воротничок. Затем – темно-синий свитер и бежевую куртку. Прогулка вокруг квартала будет на пользу, даст время подумать. Может, подвернется местечко, где подают приличный кофе. Вот и отлично. Джон вышел из своей комнаты, миновал библиотеку, конференц-зал и комнату, где мирно спал Дэррил, оказался у двери на улицу, отпер ее своим ключом и вышел. Потом запер за собой дверь.

Утренний ветерок оказался довольно свеж. Джон спрятал руки в карманы и, низко склонив голову, торопливо поспешил прочь от нависшей белой громады собора.

Он направился по Вальехо на восток. Каблуки постукивали по влажному тротуару. Со стороны океана все затянуто тончайшим туманом. Он прошел мимо ночного кафе, но настроения выпить кофе еще не появилось. Нет-нет, лучше не останавливаться.

Глубоко в душе он уже знал конечный пункт своего маршрута.

Он повернул на юг, на авеню Гранта. Порыв ветра ударил в лицо и промчался дальше. Джон сжал пальцы в кулаки. И оказался на углу, где его тень стала пульсировать.

Джон поднял голову к вспыхивающим неоновым рекламам. Теперь перед ним простирался Бродвей с его веселыми зазывающими вывесками, открытыми дверями, музыкой, приглушенной в этот час, но все равно рыкающей откуда-то изнутри, словно спящий зверь. Он почувствовал, как запылали щеки. Довольно долго он простоял на углу, вглядываясь в огнедышащую даль территории, на которую опасались ступать даже ангелы.

А затем, примерно через квартал, он увидел это – театральную вывеску, одну из многих, но именно она привлекла его внимание. Афиша Тихоокеанского кинотеатра для взрослых объявляла – крупными яркими буквами: «Животная страсть». В главных ролях – Дебра Рокс, Эрик Бурк, Лиза Делав. Премьера!

Иди домой, сказал он себе. Ради Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятой Девы Марии – иди домой!

Но ноги не подчинялись голосу разума.

Они уже несли его вперед. Редкие прохожие все еще попадались у книжных лавок с литературой для взрослых и других кинозальчиков. Но их было немного. Один из них увидел его воротничок, встряхнул головой, словно не веря своим глазам, и быстро двинулся в противоположном направлении. Двое мальчишек в черных кожаных куртках заорали что-то, обращаясь к Джону, но тот не обратил на них никакого внимания. Он замелил шаги; Тихоокеанский кинотеатр приближался слишком быстро.

В билетной будке дремал мужчина средних лет. Тут же Джон обнаружил, что нет никакой необходимости заходить внутрь, поскольку в большой стеклянной витрине был размещен рекламный плакат «Животной страсти». Он только посмотрит, как выглядит Дебра Рокс, и, удовлетворив свое любопытство, пойдет домой. В этом-то все и дело, не правда ли? Чистое любопытство! Он молил Бога, чтобы у нее оказалась физиономия, от которой зеркало треснет.

Но плакат не дал ему увидеть лицо Дебры Рокс. На плакате была изображена стройная, длинноногая женщина с густыми черными волосами, распущенными по плечам. Она была снята со спины, в обтягивающем купальнике леопардовой раскраски, дающим возможность рассмотреть практически весь зад. У ее ног трое распростертых мужчин тянули к ней руки, охваченные безумной страстью.