О Пресвятая Дева Мария, подумал Джон. Кажется, я не кричал.

Она подхватила пальцем слезинку с его щеки и слизнула ее языком. Потом отложила в сторону инструмент пыток и прилегла ему на плечо. Пальцы продолжали поглаживать грудь.

Где-то посреди ночи, когда дождь барабанил в стекло, Джон проснулся и услышал сдавленные, страшные звуки. Она рыдала, повернувшись к нему спиной и уткнувшись в подушку. Он чуть-чуть шевельнулся, и плач тут же оборвался на странной ноте.

Он лежал, ощущая жжение под прикрытыми веками. Дебби Стоун выплакивала свою душу.

Стук в дверь. Очень настойчивый, нетерпеливый. Джон пошел открывать.

На пороге стоял отец Стаффорд.

– Вернулся наконец, блудный сын! Джон, ради Бога, где ты пропадал вчера? Отец Макдауэлл обыскался тебя! – Взгляд Дэррила вдруг замер, и Джон знал почему. – Джон! Скажи мне, что у тебя в ухе?

– Сырой алмаз, – ответил он и вернулся в ванную продолжать прерванное умывание ледяной водой.

Пятница. Восемь утра. Не прошло и получаса, как он вернулся к себе от Дебби.

– О-о, – протянул Дэррил, стоя в дверях. – Отлично. Теперь все ясно. Ты пропадаешь на весь день – и на всю ночь, никого даже не удосужившись предупредить, и вдруг возвращаешься с серьгой в ухе. Не мог бы ты объяснить… – Он запнулся и быстро обернулся через левое плечо. Джон ощутил приступ ужаса, потому что Дэррил неотрывно смотрел в коридор, откуда слышались шаги.

– Отец Ланкастер, – тихо проговорил монсеньер, отстраняя Дэррила. – Вы пропустили нашу встречу, назначенную вчера на десять утра. Я стучал вам в дверь, но не получил ответа, поэтому пришлась просить Гарсию вскрыть ее. Странно сказать, но вас тут не оказалось. Равно как и во всех иных местах, которые я смог проверить. Не могли бы вы просветить меня о том, где вы были?

– Я… – Сердце ухало как паровой молот. Что сказать, когда нет никакого оправдания? Или по крайней мере такого, что могло бы удовлетворить монсеньера. – Я… был у больного друга.

– О-о! – воскликнул Макдауэлл и бросил на Дэррила взгляд, полный издевательского сочувствия. – Джон, оказывается, был у больного друга! Весь день и всю ночь, не сказав ни слова и даже не оставив номера телефона, по которому мы могли бы найти его в случае необходимости. Разве не блестящий образец ответственности? – Он опять уставился Джону в лицо. За его спиной Стаффорд чиркнул пальцем по горлу.

– Мой друг очень нуждался во мне. – Джон почувствовал, как от злости кровь приливает к щекам. Сердце колотилось все так же громко.

– А если мы нуждаемся в вас? Вам известно, что у вас есть обязанности… Что это?!

– Что именно?

– Это! Это! Вот здесь! У вас в ухе! Что у вас в ухе?! От крика Макдауэлла, казалось, могли отвалиться кафельные плитки в ванной. Джон прикоснулся к своей серьге с алмазом. Разумеется, скрыть это не было никакой возможности.

– Снимите! – потребовал Макдауэлл. – Снимите немедленно!

Резкий крик бил по барабанным перепонкам. За этим криком не стояло ни крупицы здравого смысла; это был просто рев быка, увидевшего перед носом красную тряпку. Джон почувствовал, что краснеет еще гуще, от чего выпученные глаза старого быка разгорелись еще ярче. И, глядя в эти холодные, бесчувственные как камень глаза, Джон все с большей отчетливостью понимал, что в житейском потоке его беспрекословного послушания произошел слом, как будто бы упавший в воду кусок скалы закрутил за собой водоворот и нарушил плавное течение дотоле спокойной и безопасной реки.

– Нет, сэр, – удивившись собственному спокойствию, ответил он. – Я не стану это снимать.

Макдауэлл задохнулся: В буквальном смысле задохнулся. Джон видел, как его выпученные глаза просто полезли из орбит, на мясистом носу набухли красные прожилки – винные прожилки, как всегда казалось ему.

– Снимете! – громогласно возопил монсеньер. – Или я выдерну это собственными руками!

– Если прокол в ухе мешает мне быть священником, можете спустить себя в туалет, а я ухожу отсюда!

Теперь уже и Дэррил внешне был на грани сердечного приступа.

Макдауэлл взвыл сквозь зубы, передернулся и затрясся, как готовый взорваться паровой котел.

– Это мое жилище. Вы не имеете права врываться сюда в мое отсутствие. – Он уже сам хотел остановиться, но душа сама выплескивала все, что накопилось за многие годы. – Я провел с моим друга весь вчерашний день и всю ночь. Сожалею, что не мог известить вас о собственном местонахождении, но я действительно не имел такой возможности. Это тоже мешает мне продолжать быть священником? Разве я не имею права иметь друзей? Разве я не имею права… на свободу?

– Вы сошли с ума, – вымолвил Макдауэлл.

– Нет, сэр. Наоборот, я прозрел. Взгляните на нас. Кто мы? Три черных птицы в золотой клетке! Мы сидим тут, погруженные в свои книги и штудии, не имея никакого отношения к этому – Он наконец вышел из ванной, миновал Макдауэлла и широкими шагами подошел к окну. – К реальному миру! В котором никто не свят, сэр! О, мы все поляны замечательных советов и банальностей. Мы говорим, и средневековое железо выпадает из наших уст! – Мы обязаны идти на тесный контакт с этим миром, сэр! С реальными людьми! Из плоти и крови, а не… со статуями из мрамора, с бирками проклятой инвентарной описи!

– Боже милостивый, – выдохнул Макдауэлл, ретируясь. – Кажется, нам нужен экзорцист [7].

– Именно это я и имею в виду! – подхватил Джон. – Мы должны прекратить сваливать все грехи на дьявола и попробовать понять, почему существует зло в людях. И когда мы оказываемся с глазу на глаз с самим дьяволом, мы не должны закрывать глаза и бегом бежать обратно под прикрытие церкви! Нет! Мы должны иметь достаточно мужества, чтобы преследовать дьявола до самого его логова и победить его на его собственной территории! – Пылающим взором он окинул сначала Дэррила, потом Макдауэлла. – Если не мы, то кто же?

Дэррил низко опустил голову и прикрыл лицо ладонью. Он уже понял, что послужило причиной этой тирады – визит Джона в ночные бордели на Бродвее.

– Прошу прощения, – произнес Джон. Потом поправился:

– Нет, я не прошу прощения. Именно так я думаю. И совершенно не сожалею об этом.

– Я сожалею, – ответил монсеньер, успевший восстановить свое обычное ледяное спокойствие. – Вам требуется серьезная помощь, Джон. Очень серьезная. К десяти утра я составлю для вас список необходимых дел и встреч на то время, пока мы с отцом Стаффордом будем отсутствовать. После возвращения мне придется очень серьезно побеседовать с вами на тему вашего дальнейшего пребывания в стенах собора Святого Франциска. – Он уже собрался уходить, но передумал. – Могу ли я быть уверен, что вы в состоянии в должной мере исполнять свои обязанности как священник этого прихода, или мне следует связаться с епископом Хаганом?

– Можете быть уверены, – ответил Джон, и Макдауэлл быстро покинул комнату.

– Дело труба, – вздохнул Дэррил. – С чего ты так распсиховался? Сам на себя не похож.

– Я стал другим, – ответил Джон. – И слава Богу. Я был глух, туп и слеп.

– А теперь, полагаешь, прозрел?

– Теперь я не боюсь смотреть.

Дэррил хотел что-то возразить, но все аргументы превращались в прах прежде, чем он успевал их сформулировав. От этого во рту появился неприятный привкус.

– Не знаю, – наконец выдавил он, опустив руки – Просто не знаю. – Он двинулся прочь, одурманенный и отчаянно пытающийся собраться с мыслями Джон запер дверь и вернулся в ванную комнату, где принял таблетку мультивитаминов и таблетку железа. Глаза были красные как вареные раки. После того, как проснулся от ее плача, он практически так и не смог заснуть, пролежал неподвижно всю долгую дождливую ночь. Он понимал, что ей не хотелось, чтобы он видел ее в таком состоянии – беззащитной, подавленной, рыдающей в подушку. Сегодня он не предполагал, что сможет увидеться с ней. Ни сегодня, ни завтра – и так до самой среды. Его подмывало сказать ей, кто он есть на самом деле, но для этого надо было оказаться с ней рядом. Она будет в шоке, и это как минимум. Нет, нет. Она еще к этому не готова. И он тоже.