– Мне не в чем каяться, – внезапно сказала она. – Я в порядке. Дело в том, что… В общем, как-то все сложнее получается, чем я думала.

– Не торопитесь, – посоветовал он, непроизвольно взглянув на часы.

Женщина еще помолчала, затем выдавила:

– Я потеряла подругу.

Джон никак не отреагировал, поощряя ее своим молчанием продолжать.

– Ее убили. Я говорила, чтобы она перестала работать в этих вонючих коробках. Сколько раз говорила! Черта с два! Джени никогда не слушала, что ей говорят! Черт, только ты скажешь ей – не делай этого, так ей еще больше этого как раз и надо. – Она хрипло хохотнула. – Вот дьявол, послушать меня – кто-нибудь подумает, что я действительно с кем-то разговариваю.

– Продолжайте, – негромко вставил Джон.

– Джени была личностью. Черт возьми, она была кинозвездой! Она как-то снялась в пяти фильмах за две недели, и будь я проклята, если это не рекорд! В прошлом году мы поехали с ней в Акапулько, познакомились там с двумя мексиканцами-телохранителями. Джени мне и говорит – Дебби, давай устроим мексиканский двухэтажный бутерброд и покайфуем как следует!

Джон в изумлении вскинул брови. Девушка за стенкой исповедальни опять рассмеялась – на этот раз мягче, явно во власти воспоминаний.

– Джени любила жить, – продолжала она. – Стихи писала. По большей части – ерунда, конечно, но некоторые… Про некоторые можно было сказать, что очень хорошие, и не покривить душой. О Боже…

Ему показалось, что в ней что-то надломилось. Что-то хрустнуло, как раздавленная ракушка. Девушка зарыдала. Это были сдавленные рыдания потерявшегося ребенка, от которых защемило сердце. Ему хотелось успокоить ее, протянуть руку в окошко, погладить, но, разумеется, это запрещено. Еще один всхлип, потом щелчок открываемой сумочки, шорох и хруст вскрываемой упаковки «Клинекса».

– Черт побери, тушь потекла, – пробормотала она. – Измазала вам тут всю эту белую…

– Ничего страшного, – поспешил Джон.

– На вид дорогая. Похоже, вы, святые парни, умеете тратить деньги, а? – Она явно старалась не зарыдать снова.

– Я бы не стал называть себя святым, – откликнулся Джон.

– А как же? Вы же на прямой связи с Господом, верно? Если нет, значит, выбрали себе не ту работу. Он не ответил. И на часы смотреть перестал.

– Какой-то козел убил мою подругу, – негромко повторила она. – Я позвонила предкам Джени. Они живут в Миннесоте. И знаете, что мне сказал этот сукин сын? Он сказал: у нас нет дочери! И швырнул трубку. Я позвонила, даже не дожидаясь льготного тарифа, а он мне такое выдал! – Она опять умолкла, борясь с приступом слез. Потом заговорила жестко, яростно:

– Ее будут хоронить за счет округа. Она столько работала, а агент ее сказал, что все это – чушь, выброшенные деньги. Можете себе представить?

– Нет, – ответил Джон. – Не могу. Она высморкалась в салфетку и фыркнула:

– Дерьмо. Грязное вонючее дерьмо!

– Когда скончалась ваша подруга? Я могу посмотреть расписание погребальных церемоний, если вы…

– Джени ненавидела католиков, – перебила женщина. – Не обижайтесь. Ничего личного. Она просто считала, что вы своим запретом контроля за рождаемостью всех затрахали почем зря. Так что, как говорится, спасибо, нет. – Она хлюпнула носом. – Ее убили вчера вечером. На Бродвее. Джени работала. Какой-то козел пристрелил ее. Это все, что я знаю.

Джон охнул. Гибель этой Джени моментально связалась в мозгу с информацией о стрельбе в порноклубе. А если Джени работала там, то девушка, которая находится сейчас в исповедальне, должно быть, тоже вовлечена в этот бизнес. Сердце забилось немного чаще; в ноздри опять ударил мускусный аромат.

– Я там никогда не был, – произнес Джон.

– Советую вам как-нибудь заглянуть на стриптиз. В образовательных целях.

– Не уверен, что нуждаюсь в знаниях подобного рода, – непроизвольно выпрямил спину Джон.

– Но вы же мужчина, черт побери? А секс правит миром.

– Не моим миром:

– Появилось чувство, что ситуация грозит выйти из-под контроля. И ощущение влажного тепла в районе копчика.

– Миром каждого, – не унималась женщина. – Иначе почему священники проводят целый день зарывшись в книги и принимают холодный душ по десять раз на день? Бог создал этот мир, так? Значит, и секс – тоже.

– Мисс… – Джон не знал, что сказать, он только хотел остановить ее. – Хватит об этом. Она рассмеялась:

– Слишком горячо, да? Я так и думала. Все вы слишком слабы на это дело.

Неужели голос успел его выдать? Джон ощутил внезапный прилив жуткого чувства стыда. Вероятно, запах ее парфюмерии подействовал как наркотик, потому что шестеренки в мозгу явно заклинило.

Она придвинулась лицом к отверстию. Он ясно увидел ее полные, чуть приоткрытые красные губы – того же оттенка, что и ногти.

– Если вас когда-нибудь спросят, – заговорила она своим прокуренным голосом с интонацией много повидавшего в жизни человека, – можете рассказать, что встречались с настоящей живой кинозвездой. Дебра Рокс. Это я. Снимаюсь в фильмах со стриптизом. Расскажите всем вашим друзьям.

Он увидел, как ее розовый влажный язычок медленно облизнул нижнюю губу, и понял, что она таким образом вполне откровенно искушает его. Осознание этого разозлило его, но в то же время включило часовой механизм, который не в состоянии остановить ни молитвы, ни духовная литература, ни философские умствования. Пах пронизала нервная дрожь.

– Прошу прощения, – произнесла она, отстраняясь от окошка. – Это у меня в крови. – Голос моментально изменился, стал мягче. – Послушайте… Я вот что хотела узнать… Вы не могли бы помолиться… Или что-нибудь такое… за Джени? Можно?

– Разумеется, – ответил Джон. Голос прозвучал так, словно он наглотался стекла.

– Теперь я себя значительно лучше чувствую, – произнесла женщина, вставая. Джон услышал, как открылась и закрылась дверь кабинки. Потом – звук каблучков по мраморному полу. Она шла быстро, вероятно, куда-то спешила. А может, просто торопилась покинуть церковные своды. Вот и перезвон колоколов – время исповеди окончено.

Джон сидел весь в поту; внутри полыхало, как в доменной печи. Сейчас она, вероятно, у самой двери. Сейчас выйдет на улицу. Перезвон продолжался. До окончания ему не полагается покидать исповедальню. Это произойдет ровно в четыре тридцать. Но рука сама легла на ручку двери и застыла в таком положении. Болезненные спазмы в паху становились почти невыносимыми; он думал, что уже забыл о такой боли.

Он посмотрел на часы. Секунды скакали слишком быстро. Колокольный звон продолжался.

Джон повернул ручку и вышел из кабины.

Стройная девушка с распущенной гривой темно-каштановых волос, в облегающем красном платье была уже у самой двери. В следующее мгновение дверь открылась, в глаза ударил яркий послеполуденный солнечный свет, Дебра Рокс вышла на улицу и закрыла дверь за собой.

Еще два удара колокола. И тишина.

Джон глубоко вздохнул. Сердце стучало. Все еще чувствовался ее запах. Видимо, впитался в одежду. Ладони были липкими от холодного пота. Ему почудилось, что сейчас упадет в обморок, но организм оказался сильнее. Черные обтягивающие брюки встали дыбом в районе паха, и стало ясно, что следует немедленно идти в ванную и принимать ледяной душ.

– Да поможет мне Бог, – прошептал он и ринулся прочь из храма.

Запах возник, когда он меньше всего этого ожидал. Он сидел в рыбном ресторанчике Скапарелли на Норт-Бич, вместе с монсеньером Макдауэллом по правую руку и первым помощником мэра – по левую. Запах исходил почему-то от чесночно-розмаринового соуса. Почувствовал он его в тот момент, когда зачитывал свой доклад и перечислял количество бездомных и суммы, которые необходимо выделить из бюджета на организацию бесплатных обедов. Он быстро обнюхал свои пальцы, сделав вид, что решил почесать нос. Ее запах был повсюду – и нигде конкретно. Постепенно до него дошло, что этот запах попросту запечатлелся в его сознании.