Что ж, каждый в этом мире волен выбирать свою судьбу. Такова часть величественной красоты Божественного творения. Но молодой священник часто задумывался, почему Бог допускает существование такой похоти и греха. Безусловно, человечество стало бы гораздо лучше, если бы все подобные места были сведены под корень. Он еще некоторое время посмотрел на красный «X», кашлянул, покачал головой и отвернулся.

Допивая кофе, он бросил взгляд на недостроенный паззл [3], разложенный на столе. Головоломка представляла собой картинку из тысяч разноцветных веселых горошинок, и он упорно складывал ее уже в течение двух недель. Теперь он нашел еще два подходящих кусочка и присоединил их к уже имеющимся.

Вот сейчас уже пора идти. Он зашел в ванную, почистил зубы и прополоскал рот специальной жидкостью. Потом надел темную рубашку, белый пасторский воротничок, подошел к платяному шкафу и облачился в черную сутану. На верхней полке шкафа лежало не меньше дюжины коробок с паззлами, часть из которых даже еще не распечатана. Он поцеловал четки, наскоро сотворил молитву перед распятием, сунул в карман пакетик леденцов и покинул свою комнату. Над нагрудным карманом у него была укреплена пластинка, сообщающая, что он – отец Джон Ланкастер.

Он прошел по коридору, соединяющему жилое помещение приходского священника с административным крылом церкви, где располагался и его собственный кабинет. Отец Дэррил Стаффорд, брюнет лет сорока с небольшим, вышел из своего кабинета к питьевому фонтанчику.

– Привет, Джон. Почти вовремя, а?

– Почти. – Джон взглянул на наручные часы. Без двух три. – Боюсь, немного опаздываю.

– Ты? Опаздываешь? Быть того не может! – Стаффорд снял очки и протер линзы белым носовым платком. – Я получил почти окончательные цифры предварительного бюджета. Если хочешь познакомиться с ними завтра – мое время в твоем распоряжении.

– Отлично. Допустим, в девять ровно?

– Ровно в девять. Договорились. – Стаффорд вернул очки на законное место. У него были большие совиные умные глаза. – Слышал про вчерашнее происшествие?

– Слышал. И только. – Джон сделал пару шагов по направлению к следующей двери, чувствуя некоторое внутреннее напряжение перед принятием исповеди.

Но отец Стаффорд жаждал общения.

– Сегодня утром я разговаривал с Джеком. – Джек Клэйтон был сотрудником полиции, курировавшим тот район. – Он сказал, двое убиты и один ранен. Какой-то лунатик открыл стрельбу в одном из борделей и скрылся через заднюю дверь. И исчез. Впрочем, Джек сумел раздобыть довольно подробное описание этого человека. Одну копию он предоставил мне. Хочет, чтобы мы обратили внимание… – В глазах священника мелькнула хитринка. – В общем, имей в виду – мужчина с татуировкой, красные капли на щеке, как слезы.

– Хорошо хоть никого раздевать не придется ради такого, – откликнулся Джон, открыл дверь и поспешил в церковь.

– Полностью с тобой согласен, – крикнул в спину ему Стаффорд.

Колокольный звон возвестил о начале исповеди. Каблуки Джона звонко промокали по мраморному полу; он шел не поднимая головы, тем не менее смог заметить, что в зале находится несколько человек. Он вошел в конфессионал, закрыл дверцу и сел на скамью, покрытую красным бархатом. Потом отодвинул решетку, отделяющую его кабинку от соседней, положил в рот леденец и принялся ждать окончания колокольного звона. Затем снял с руки часы и положил на полочку перед собой, чтобы следить за временем. Исповедь заканчивается в четыре тридцать, в пять тридцать назначен деловой ужин с советом мэрии по проблемам бездомных в районе.

Как только отзвонили колокола, в соседней кабинке появился первый человек. Он опустился на колени, в решетчатом оконце показались тубы, усы и борода, и мужской голос с испанским акцентом произнес:

– Простите меня, отец мой, ибо я согрешил. Джон ожидал продолжения, которое последует за ритуальной фразой. Бородатый мужчина оказался алкоголиком, он украл деньги у собственной жены, чтобы купить спиртного, а потом избил ее, потому что она пожаловалась. Джон кивал, приговаривая время от времени – «да-да, продолжай», – но взгляд его был сосредоточен на циферблате наручных часов. Мужчина закончил и ушел, получив в напутствие указание молиться Деве Марии, а на его месте появилась пожилая женщина.

– Да-да, продолжайте, – повторял Джон, глядя, как шевелятся красные губы по ту сторону решетки.

Когда женщина ушла, Джон положил за щеку очередной леденец. Следующий прихожанин, с жутким свистом в легких, оставил после себя сильный запах немытого тела. Затем возникла пауза минут в десять – двенадцать, после которой возник еще один мужчина. Джек прикидывал, успеет ли до назначенной встречи забрать из чистки другой костюм, но потом все-таки сделал усилие над собой и постарался сосредоточиться на бессвязной истории об изменах и невостребованных страстях. Джон хотел слушать. Искренне хотел. Но, видимо, от того, что скамья оказалась слишком жесткой, а бархатная ткань – слишком тонкой, стены кабинки начали сходиться над головой, а в желудке забурчало от холодного кофе. Спустя некоторое время ритуал становится привычен – как любой ритуал. Джон будет произносить «да-да, продолжайте», а пришедшие на исповедь будут длить перечень грехов и страданий, которые постепенно станут ужасно, печально однообразными. Он чувствовал себя перегруженным людскими болезнями, зараженным пониманием добра и зла. Складывалось впечатление, что миром правят исключительно Грех и Дьявол и даже церковные стены уже начинают потрескивать, не в силах противостоять их пугающему напору. Но Джон клал в рот очередной леденец, складывал ладони и говорил: «Да-да, продолжайте».

– Я все сказал, отец, – произнес мужчина и вздохнул так, словно исповедь сняла у него с плеч тяжесть фунтов в пятьдесят.

– Ступай с Богом, – откликнулся Джон, и грешник вышел.

Прошло еще несколько человек. На часах было четыре пятнадцать. Джон ждал, обдумывая доклад, который он собирался произнести на совете мэрии. Нужно пересмотреть его еще раз, убедиться, не напутал ли что в цифрах. Проползли еще две минуты. Никто не появлялся. Джон поерзал на скамье, пытаясь устроиться поудобнее. Несомненно, можно придумать гораздо более комфортабельный способ…

Дверца кабинки открылась. Кто-то вошел и преклонил колени.

Джон ощутил запах мускуса и корицы. Приятный аромат, отбивающий последние следы запаха тела третьего посетителя. Джон глубоко вздохнул, наслаждаясь дорогой парфюмерией. Никогда ему еще не приходилось сталкиваться с чем-либо подобным. – Есть кто-нибудь? – раздался молодой женский голос. Длинный полированный ноготь, покрытый красным лаком, нетерпеливо постучал по оконцу.

– – Да-да, продолжайте, – сказал Джон. Повисла пауза. Потом женщина возмущенно воскликнула:

– Продолжать? Черт побери, да я же еще и начинала!

– Прошу не богохульствовать, – жестко отреагировал Джон.

– Кто богохульствует? – Женщина опять помолчала некоторое время. Затем послышалось:

– Дебби, черт побери, все-таки ты полнейшая дура, если решила, что от этого может быть какая-нибудь польза.

Она разговаривала сама с собой. Джон решил не обращать внимания на то, что с языка ее опять слетело ругательство. Дэррил, например, то и дело чертыхался, да и сам монсеньер имел к этому склонность.

– Польза может быть, – откликнулся Джон. – Если вы искренни.

– О, искренность! – негромко хохотнула женщина. У нее был хрипловатый голос курильщицы с непонятным акцентом. – Святой отец, искренность – мое второе имя!

– Я слушаю, – напомнил Джон.

– Понятно. А Бог слушает?

– Уверен, что да.

– Вам хорошо.

Джон ждал. Некоторое время женщина снова молчала. Собирается с мыслями, подумал он. В голосе действительно чувствовалась сильная горечь, внутренний надрыв. Ей необходимо исповедоваться. Судя по акценту, сообразил он, женщина – южанка, откуда-то с крайнего юга, из Джорджии, Алабамы, Луизианы. Кем бы она ни была, очень далеко ее занесло от дома.