Что ж, в том же духе продолжай, покуда

Всевышний не спалил тебя дотла

За все твои постыдные дела,

Грабитель обездоленного люда!

Чрсвоугодник, раб вина и блуда,

Ты мир опутал щупальцами зла,

Здесь Похоть пышное гнездо свила,

И многое еще пошло отсюда.

В твоих покоях дьявол, обнаглев,

Гуляет, зеркалами повторенный,

В объятья стариков бросая дев.

Богач никчемный, в бедности вскормленный,

Дождешься — на тебя обрушит гнев

Господь, услышав запах твой зловонный.

Источник скорби, бешенства обитель,

Храм ереси, в недавнем прошлом — Рим,

Ты Вавилоном сделался вторым,

Где обречен слезам несчастный житель.

Тюрьма, горнило лжи, добра губитель,

Кромешный ад, где изнывать живым,

Неужто преступлениям твоим

Предела не положит вседержитель?

Рожденный не для этих святотатств,

Ты оскорбляешь свой высокий чин,

Уподобляясь грязной потаскухе.

Во что ты веришь? В торжество богатств?

В прелюбодейства? Вряд ли Константин

Вернется. Не в аду радеть о духе.

Земля и небо замерли во сне,

И зверь затих, и отдыхает птица,

И звездная свершает колесница

Объезд ночных владений в вышине,

А я — в слезах, в раздумиях, в огне,

От мук моих бессильный отрешиться,

Единственный, кому сейчас не спится,

Но образ милый — утешенье мне.

Так повелось, что, утоляя жажду,

Из одного источника живого

Нектар с отравой вперемешку пью,

И чтобы впредь страдать, как ныне стражду,

Сто раз убитый в день, рождаюсь снова,

Не видя той, что боль уймет мою.

Нет больше величайшей из колонн,

Нет лавра. За утратою — утрата.

От стран Восхода и до стран Заката

Я не найду того, чего лишен.

Ты нанесла мне, Смерть, двойной урон,

И скорбью день и ночь душа объята:

Любовь и дружество дороже злата,

Камней Востока, скипетров, корон.

Когда ж была на это воля Рока,

Что делать? Он поставил на своем.

О жизнь, ты только с виду не жестока!

Красавица с приветливым лицом,

Легко отъемлешь ты в мгновенье ока

То, что годами копится с трудом.

Поют ли жалобно лесные птицы,

Листва ли шепчет в летнем ветерке,

Струи ли с нежным рокотом в реке,

Лаская брег, гурлят, как голубицы,—

Где б я ни сел, чтоб новые страницы

Вписать в дневник любви, — моей тоске

Родные вздохи вторят вдалеке,

И тень мелькнет живой моей царицы.

Слова я слышу… «Полно дух крушить

Безвременно печалию, — шепнула.—

Пора от слез ланиты осушить!

Бессмертье в небе грудь моя вдохнула.

Его ль меня хотел бы ты лишить?

Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула».

Свой пламенник, прекрасней и ясней

Окрестных звезд, в ней небо даровало

На краткий срок земле; но ревновало

Ее вернуть на родину огней.

Проснись, прозри! С невозвратимых дней

Волшебное спадает покрывало.

Тому, что грудь мятежно волновало,

Сказала «нет» она. Ты спорил с ней.

Благодари! То нежным умиленьем,

То строгостью она любовь звала

Божественней расцвесть над вожделеньем.

Святых искусств достойные дела

Глаголом гимн творит, краса — явленьем:

Я сплел ей лавр, она меня спасла!

Я припадал к ее стопам в стихах,

Сердечным жаром наполняя звуки,

И сам с собою пребывал в разлуке:

Сам — на земле, а думы — в облаках.

Я пел о золотых ее кудрях,

Я воспевал ее глаза и руки,

Блаженством райским почитая муки,

И вот теперь она — холодный прах.

А я, без маяка, в скорлупке сирой

Сквозь шторм, который для меня не внове,

Плыву по жизни, правя наугад.

Да оборвется здесь на полуслове

Любовный стих! Певец устал, и лира

Настроена на самый скорбный лад.

Той, для которой Соргу перед Арно

Я предпочел и вольную нужду

Служенью за внушительную мзду,

На свете больше нет: судьба коварна.

Не будет мне потомство благодарно,—

Напрасно за мазком мазок кладу:

Краса любимой, на мою беду,

Не так, как в жизни, в песнях лучезарна.

Одни наброски — сколько ни пиши,

Но черт отдельных для портрета мало,

Как были бы они ни хороши.

Душевной красотой она пленяла,

Но лишь доходит дело до души —

Умения писать как не бывало.