Матт— Маттео Алакран, клон.

Эль-Патрон —первоначальный Маттео Алакран, могущественный наркобарон.

Фелипе —сын Эль-Патрона, давно покойный.

Эль-Вьехо— внук Эль-Патрона и отец мистера Алакрана, дряхлый старик.

Мистер Алакран —правнук Эль-Патрона, муж Фелисии, отец Бенито и Стивена.

Фелисия— жена мистера Алакрана, мать Бенито, Стивена и Тома.

Бенито —старший сын мистера Алакрана и Фелисии.

Стивен— второй сын мистера Алакрана и Фелисии.

Том —сын Фелисии и мистера Макгрегора.

Фани— жена Бенито.

Сенатор Мендоса— могущественный политик из Соединенных Штатов, отец Эмилии и Марии. Также известен под именем Папа.

Эмилия —старшая дочь сенатора Мендосы.

Мария— младшая дочь сенатора Мендосы.

Эсперанса —мать Эмилии и Марии; исчезла, когда Марии было пять лет.

Мистер Макгрегор— наркобарон.

Селия —старшая кухарка и опекунша Матта.

Тэм Лин —телохранитель Эль-Патрона и Матта.

Простак Дональд —телохранитель Эль-Патрона.

Роза— домработница, тюремщица Матта.

Виллум— врач семейства Алакран, любовник Розы.

Мистер Ортега —учитель музыки.

Учительница —идиойд.

Хью, Ральф и Малыш Вулли —члены фермерского патруля.

Рауль —хранитель.

Карлос —хранитель.

Хорхе —хранитель.

Чачо— потерянный.

Фиделито— потерянный, восьми лет от роду.

Тон-Тон— потерянный, водитель креветочного комбайна.

Флако —старший из потерянных.

Луна— потерянный, ответственный за лазарет.

Гуапо —старик на празднике Эль Диа де лос Муэртос.

Консуэла —старуха на празднике Эль Диа де лос Муэртос.

Сестра Инес— сиделка в монастыре Санта-Клара.

Моховичок —собачка Марии.

Эль-Вьехо Негро— Черный Хлыст, старый телевизионный персонаж.

Дон Сегундо Сомбра —сэр Вторая Тень, старый телевизионный персонаж.

Эль-Сасердоте Воланте —Летающий Священник, старый телевизионный персонаж.

Идиойды —люди, в мозг которым вживлены компьютерные микросхемы. Также известны как «зомби» или «кроты».

Ла-Льорона —Плакальщица, ходит по ночам и ищет своих потерянных детей.

Чупакабра —вампир, сосет кровь коз, кур и иногда людей.

Вначале их было тридцать шесть. Тридцать шесть живых капелек, таких крохотных, что Эдуардо мог разглядеть их только в микроскоп. Сидя в затемненной комнате, он как зачарованный всматривался в объектив.

В трубках, змеившихся вдоль теплых, влажных стен, едва слышно побулькивала вода. В камеры-инкубаторы беспрестанно нагнетался обогащенный кислородом воздух. Тусклый красный свет озарял лица лаборантов, склонившихся над длинными рядами стеклянных чашек. В каждой чашке — Эдуардо знал это — теплилась крохотная капелька жизни.

Одну за другой Эдуардо пододвигал свои чашки под объектив. Клетки были безупречны, по крайней мере на вид. Каждая из них имела все, что необходимо для роста. Как много знаний сокрыто в этом микроскопическом мире! Даже Эдуардо, хорошо разбиравшийся в процессе, замирал в благоговении. Эта клетка уже знала, какого цвета у нее будут волосы, высокой ли она вырастет, будет ли любить шпинат или брокколи. Возможно, она уже испытывала смутное влечение к музыке или разгадыванию кроссвордов. И все это сокрыто в крохотной капельке!

Наконец округлые очертания затрепетали, появились линии, делящие клетки пополам. Эдуардо глубоко вздохнул. Все будет хорошо! Он посмотрел, как делятся, растут образцы, потом осторожно переместил их в инкубатор.

Однако хорошо было далеко не все. Клеткам что-то не нравилось в питании, в тепле, свете — Эдуардо не понимал, в чем дело. Клетки гибли одна за другой. Вскоре их осталось только пятнадцать, и желудок Эдуардо то и дело сжимался в ледяной комок. Если он потерпит неудачу, его отошлют на фермы, и что тогда станет с Анной, с детьми, с отцом — глубоким стариком?!

— Ничего страшного.— Голос Лизы послышался так близко, что Эдуардо едва не подпрыгнул.

Лиза была одним из старших техников. После долгих лет работы в темноте ее лицо стало белым как мел, а сквозь пергаментно-тонкую кожу просвечивали синие ниточки вен.

— Как это — ничего страшного?! — сказал Эдуардо.

— Эти клетки были заморожены больше ста лет назад. Они не могут быть такими же здоровыми, как образцы, взятые только вчера.

— Неужели так давно? — удивился Эдуардо.

— Но хотя бы часть из них должна выжить,— сухо отрезала Лиза.

И Эдуардо снова начал беспокоиться. Примерно с месяц все шло нормально. Наступил долгожданный день, и он имплантировал крошечные эмбрионы в матки коров-кормилиц. Коровы стояли в ряд и терпеливо переминались с ноги на ногу. Их кормили из трубок, а физические нагрузки, необходимые для успешного созревания плода, животные получали от гигантских механических рук, которые стискивали и массировали их ноги так, будто коровы бредут по бескрайнему полю. То и дело какая-нибудь из коров начинала двигать челюстями, словно жвачку жевала.

«Снятся ли им одуванчики? — думал Эдуардо — Чувствуют ли они, как призрачный ветер ворошит траву у них под ногами? Наполняются ли их мозги тихой радостью оттого, что в утробе у них созревает новая жизнь? И понимают ли они, что за дети растут у них во чреве?»

Однако коровам, по-видимому, весьма не нравилось то, что с ними сотворили, ибо тела их решительно отторгали имплантированные эмбрионы. Младенцы, на этой стадии развития не крупнее мелкой рыбешки, гибли один за другим.

Наконец остался только один — последний.

По ночам Эдуардо спал плохо. Он то и дело вскрикивал во сне, и Анна спрашивала, что случилось. Но он не мог ей рассказать! Не мог признаться, что, если последний эмбрион погибнет, его вышвырнут с работы. И отошлют на фермы. И тогда она, Анна, и их дети, и старик отец побредут по пыльным дорогам под жарким, палящим солнцем.

Но этот единственный эмбрион вырос и превратился в существо с отчетливо различимыми руками, ногами и миловидным личиком. Эдуардо часами рассматривал его на экране сканера. «Ты держишь в своих руках мою жизнь»,— говорил он младенцу. И малыш, будто слыша, принимался крутиться в коровьей матке всем своим маленьким тельцем, пока не поворачивался к человеку лицом. И Эдуардо, непонятно почему, ощущал теплую привязанность к этому крохотному созданию.

Когда наступил решающий день, Эдуардо принял новорожденного на руки, словно собственное дитя. Его взор затуманили слезы. Он бережно положил младенца в колыбель и потянулся за иглой, которая должна была стереть его разум.

Лиза торопливо перехватила его руку.

— Этого не исправляй,— велела она.— Это один из Алакранов. Их всегда оставляют как есть...

«На пользу ли тебе это будет? — думал Эдуардо, глядя, как младенец поворачивает головку навстречу суетящимся медсестрам в накрахмаленных халатах.— Скажешь ли ты мне спасибо, когда вырастешь?»