В этом году все было иначе.

Я стояла у кухонного окна, но ладони у меня ничем не пахли. Что толку было печь рождественское печенье или наряжать елку, если через день мне все равно предстояло уехать на две недели вместе с Рейчел. Я буду валяться на белом песке флоридского пляжа, далеко-далеко от Мерси-Фоллз. Далеко-далеко от Пограничного леса, а главное — от пустого двора.

Я медленно ополоснула свою чашку и в тысячный уже за эту зиму раз устремила взгляд на лес.

В серых сумерках не было видно ничего, кроме заснеженных деревьев, чьи ветви казались выгравированными на фоне набрякшего зимнего неба. Единственным цветным мазком посреди этой серости было пламенеющее оперение кардинала, спорхнувшего к кормушке. Он принялся долбить пустой деревянный поддон, потом стремительно упорхнул прочь, алая точка на фоне белеющего неба.

Мне не хотелось выходить на занесенный нетронутым снегом двор, на котором не было отпечатков волчьих лап, но оставлять кормушку пустой тоже не годилось. Я вытащила из-под кухонной раковины пакетик с птичьим кормом, натянула куртку, шапку и перчатки и, подойдя к задней двери, открыла ее.

На меня обрушился запах зимнего леса, а с ним и воспоминания о каждом прошедшем Рождестве.

Я знала, что я одна, но по телу у меня все равно пробежала дрожь.

Я наблюдал за ней.

Я был призраком в чаще леса — безмолвным, не движным, закоченевшим. Я был воплощением зимы, ледяным ветром, обретшим материальную форму. Я стоял на краю леса, где деревья уже начинали редеть, и нюхал воздух: в эту пору запахи были преимущественно безжизненные. Терпкая нотка хвои, мускусный запах волка и ее нежный аромат — вот и все.

Она стояла на пороге, на расстоянии нескольких вздохов от меня. Ее лицо было обращено к лесу, но я был невидим, неосязаем, я весь превратился в одни глаза. Порывистый ветер снова и снова доносил до меня ее запах, поющий на другом языке о воспоминаниях из другой жизни.

Наконец, наконец-то она вышла на террасу и оставила на девственном снегу первый след.

А я стоял там, совсем рядом и все же на невообразимом расстоянии.

Каждый шаг по направлению к кормушке приближал меня к лесу. Терпко пахло подснежной листвой, ручейками, лениво журчащими под коркой льда, летом, дремлющим в стволах бессчетных голых деревьев. Почему-то эти деревья напомнили мне о волках, воющих по ночам, а с волков мысли перекинулись на золотой лес из моих грез, теперь надежно укрытый снежным покровом. Как же я по нему скучала.

Я скучала по Сэму.

Я повернулась к лесу спиной и поставила пакетик с кормом на снег. Нужно было насыпать корм в кормушку, вернуться в дом и собрать вещи. Всего двадцать четыре часа отделяли меня от того мига, когда мы с Рейчел уже будем сидеть в самолете. Мы улетим туда, где я смогу попытаться забыть все до единого секреты, таящиеся в этом зимнем лесу.

Я наблюдал за ней.

Она все еще не замечала меня, поглощенная сбиванием наледи с птичьей кормушки. Медленно и методично она вычистила кормушку, открыла ее, засыпала корм и вновь закрыла, глядя на нее с таким видом, как будто ничего важнее в мире не было.

Я наблюдал за ней, дожидаясь, когда она обернется и заметит за деревьями мой темный силуэт. Она натянула шапку на уши и подула на руки, глядя, как перед ней в воздухе расцветает белесое облачко морозного пара, потом отряхнула снег с перчаток и развернулась, чтобы идти в дом.

У меня больше не было сил прятаться. Я протяжно вздохнул. Вздох был еле слышный, но ее голова немедленно дернулась на шум. Ее глаза впились в туманный след моего вздоха, а потом и в меня, когда я выступил из него, медленно, осторожно, не зная, как она себя поведет.

Она застыла. Замерла в полной неподвижности, словно лань. Я продолжал приближаться, оставляя робкие, осторожные следы на снегу, пока не вышел из леса и не остановился прямо перед ней.

Она молчала, как и я, и стояла совершенно неподвижно. Нижняя губа у нее дрожала. Когда она моргнула, по щекам у нее, оставляя хрустальный след, скатились три сияющие слезинки.

Она могла бы пожирать глазами представшее перед ней небольшое чудо: мои ноги, мои руки, мои пальцы, линию плеч под курткой, мое человеческое тело, но ее взгляд был прикован к моим глазам.

Из-за деревьев снова налетел ветер, но теперь у него не было надо мной никакой власти, никакой силы. Мороз щипал мои пальцы, но они оставались пальцами.

— Грейс, — произнес я совсем тихо. — Скажи что-нибудь.

— Сэм, — сказала она, и я прижал ее к себе.