— Так, ребята, — сказал он, — вы, наверное, не раз уже слышали это сегодня от учителей, но я еще раз напомню вам, чтобы не облизывали питьевой фонтанчик и не целовались с кем попало. Департамент здравоохранения сообщил, что в нашей округе зарегистрировано несколько случаев менингита. А он передается через... ну, кто знает? Сопли! Слизь! Поцелуи и облизывания! Так что придется вам с этим делом завязать!

На последних партах одобрительно заулюлюкали.

— Поскольку теперь ничего этого делать нельзя, займемся вещами почти столь же приятными. Обществоведением! Откройте учебники на странице сто двенадцать.

Я в тысячный раз покосилась на дверь, надеясь увидеть на пороге Оливию, и раскрыла учебник.

На большой перемене я улизнула в коридор и набрала домашний номер Оливии. После двенадцатого гудка включился автоответчик. Я не стала оставлять никакого сообщения; не хватало только, чтобы мать Оливии услышала запись с вопросом, где ее дочь прохлаждается в учебное время, если Оливия решила прогулять школу по каким-то своим причинам. Я уже собиралась закрывать шкафчик, когда заметила, что небольшой карманчик на рюкзаке застегнут не до конца. Из него выглядывала бумажка с написанным на нем моим именем. Я развернула его и почувствовала, как щекам стало горячо: это был корявый почерк Сэма.

Все-таки снова, — хоть местность любви нам знакома,

Хоть знаем погост, где имен так печально звучание,

И жутко молчащую пропасть, в которой кончали

многие, — все-таки снова и снова уходим вдвоем

Туда, под деревья, и все-таки снова ложимся

Между цветами, где небо нам видно. [5]

Это Рильке. Жаль, что не я написал это для тебя.

Я не до конца поняла это стихотворение, но подумала про Сэма и прочитала его еще раз вслух, шепотом проговаривая слова. Произнесенные вслух, они становились прекрасными. Мои губы дрогнули в улыбке, хотя вокруг не было ни единой живой души и никто не мог ее видеть. Мои тревоги никуда не делись, но на миг я вознеслась над ними, окрыленная воспоминаниями о Сэме.

Мне хотелось сберечь эту тихую радость, поэтому я не пошла в шумную столовую, а вернулась в пустой класс и уселась на свое место. Положив учебник английского на парту, я развернула записку и принялась ее перечитывать.

Я сидела в пустом классе и слушала приглушенные голоса, доносившиеся из столовой, и мне вдруг вспомнилось, как меня, когда мне становилось плохо на уроке, отправляли к школьной медсестре. Там, в кабинете, царила точно такая же приглушенная атмосфера, как на далеком спутнике какой-то шумной планеты, которой была школа. После того как на меня напали волки, я регулярно оказывалась в медкабинете с симптомами гриппа, который, наверное, на самом деле был вовсе не гриппом.

Не знаю, сколько времени я просидела так, таращась на телефонную трубку и вспоминая о том, как меня покусали. И как мне после этого было плохо. И как потом стало лучше. Неужели мне единственной так повезло?

— Ты не передумала?

Я вскинула голову от неожиданности и обнаружила, что за соседней партой сидит Изабел. К моему изумлению, выглядела она совсем не так идеально, как обычно: под глазами у нее темнели круги, лишь частично замаскированные косметикой, а покрасневшие глаза скрыть и вовсе ничто не могло.

— О чем ты?

— Насчет Джека. Может, ты все-таки что-то о нем знаешь?

Я с подозрением покосилась на нее. Кто-то говорил мне, что адвокаты никогда не задают вопросов, ответа на которые не знают заранее, вот и у Изабел в голосе звучала поразительная уверенность.

Она сунула длинную, неестественно загорелую руку в сумочку, вытащила оттуда стопку прямоугольных карточек и бросила их на мой учебник.

— Вот, твоя подружка обронила.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что это пачка глянцевой фотобумаги и напечатаны на ней, видимо, снимки Оливии. У меня засосало под ложечкой. На первых нескольких был лес, ничего особо выдающегося. Потом пошли волки. Безумный пегий, полускрытый деревьями. Черный — Сэм мне вроде бы говорил, как его зовут. Я замешкалась, держа фотографию за краешек, но не спеша открыть следующую. Изабел рядом со мной явственно напряглась, вместо меня собираясь с духом, чтобы увидеть следующий снимок. Видимо, то, что запечатлела на пленке Оливия, объяснить было сложно.

Наконец, потеряв терпение, Изабел перегнулась через проход между партами и выхватила у меня из рук верхние снимки.

— Давай уже, смотри дальше.

На фотографии был Джек. Джек в волчьем облике. Его снятые крупным планом глаза на волчьей морде.

А на следующей — он сам. В человеческом облике. Голый.

Снимок был потрясающим по силе художественного воздействия, он казался почти постановочным, настолько судорожно руки Джека обхватывали его тело, настолько выразительным был взгляд, которым он смотрел в камеру через плечо, обернувшись назад, так что видны были ссадины на его длинной и бледной выгнутой спине.

Я закусила губу и вгляделась в его лицо на обоих снимках. Процесс превращения снят не был, но сходство глаз было убийственным. Кадр, где крупным планом была снята волчья морда, получился по-настоящему пронзительным. И лишь потом до меня дошло, что на самом деле означают эти фотографии, каково их подлинное значение. Дело было не в Изабел. Дело было в Оливии. Она все знала. Это были ее снимки, так что она не могла не знать. Но как давно она в курсе? И почему ничего не сказала мне?

— Ну, что молчишь?

Я наконец оторвалась от фотографий и вскинула глаза на Изабел.

— А что я должна сказать?

Изабел досадливо засопела.

— Ты же видела фотографии. Он жив. На этих снимках он.

Я снова посмотрела на Джека, выглядывающего из чащи. Казалось, ему зябко в новой шкуре.

— Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Что ты ко мне привязалась?

Изабел, похоже, боролась с собой. На миг мне показалось, что она сейчас скажет мне какую-нибудь гадость, однако она закрыла глаза. Потом снова открыла их, но тут же отвела в сторону и уставилась на доску.

— У тебя ведь нет брата? И сестер тоже нет?

— Нет. Я единственный ребенок.

Изабел пожала плечами.

— Тогда не знаю, как это тебе объяснить. Он мой брат. Я считала, что он погиб. Но он не погиб. Он жив. Он там, на этих снимках, но я не знаю, где это. И что это такое вообще. Но думаю... думаю, что ты знаешь. Только ты можешь мне помочь. — Она взглянула на меня, и глаза ее отчаянно сверкнули. — Что я тебе сделала?

Я с трудом подбирала слова. Все-таки Джек был ее братом. Она имела право знать. Вот только если бы это была не Изабел...

— Изабел, — произнесла я, запинаясь. — Странно, что ты не понимаешь, почему я боюсь с тобой говорить. Да, лично мне ты ничего плохого не сделала. Но я знаю людей, которым ты сломала жизнь. Назови причину... по которой я должна тебе доверять.

Изабел схватила фотографии и затолкала их в сумку.

— Ты сама ее назвала. Потому что я не сделала тебе ничего плохого. И еще, мне кажется, то, что случилось с Джеком... то же самое и с твоим парнем.

Я помертвела при мысли о фотографиях, которые не успела увидеть. Может, на них был Сэм? Может, Оливия узнала про волков еще раньше меня? Я попыталась в точности воспроизвести в памяти слова, которые Оливия бросила в запале ссоры, ища в них двойной смысл. Изабел не сводила с меня взгляда, ожидая ответа, а я не знала, что ей сказать.

— Ладно, хватит на меня пялиться, — буркнула я наконец. — Мне нужно подумать.

Грохнула дверь, и в класс с шумом устремились наши одноклассники. Я вырвала из тетради листок и нацарапала на нем свой номер телефона.

— Вот тебе мой сотовый. Позвони мне после уроков, договоримся, где встретимся. Надеюсь.

Изабел взяла листок. Я ожидала увидеть на ее лице торжество, но, к моему удивлению, вид у нее был такой же подавленный, как у меня настроение. Волки были тайной, приобщаться к которой не хотелось никому.