Он будет пугаться, скрипеть зубами, впадать в меланхолию. откупаться в очередной раз… До следующего письма, до очередного визита…

Отчаявшись вручит! «милому Петичке» свой «бесценный дар», Антонина Ивановна пустится во все тяжкие, сожительствуя с кем придется, и даже родит троих детей. Дети не были ей нужны — все ее «бедные малютки» вскоре после рождения оказывались в Воспитательном доме. Правда, справедливости ради надо заметить, что предварительно она всякий раз предлагала Петру Ильичу усыновить очередного малютку — так она изощренно мстила мужу

Напрасно Петр Ильич верил в силу разумных доводов…

Напрасно он верил в силу денег…

Напрасно надеялся он на то, что оскорбленное достоинство, в конце концов, возьмет верх над прочими соображениями и Антонина Ивановна даст согласие на развод…

На похоронах Чайковского будет присутствовать венок с надписью на ленте: «От боготворившей его жены». Несведущие из числа присутствующих будут удивлены, а сведущие — шокированы…

Она надолго, на целых двадцать четыре года, переживет его. Антонина Ивановна умрет, находясь в изоляции от общества в Доме призрения душевнобольных императора Александра Третьего, оставив после себя несколько фотографических карточек, сундук со всяким барахлом и личное дело за номером 2980.

Но до этого еще далеко, а пока Петр Ильич искренне верит в то, что еще до конца года он станет свободным человеком. И тогда, быть может, очистившись от налипшей на него скверны, он сможет предстать перед Надеждой Филаретовной…

Порой ему так хочется увидеть ее, глядеть в ее глаза, говорить с ней…

Почему же все женщины не таковы, как она?

Полно — как все женщины могут быть такими, как она? Она не женщина, она — ангел! Ангел, чье покровительство ниспослано ему в награду за все испытанные муки.

Даже здесь, в Каменке, он чувствует ее заботу.

Она зовет его погостить в ее имении, расположенном неподалеку:

«Мне очень жаль, что Вы не видели издали моего Браилова. Знаете, Петр Ильич, у меня есть одно желание, которое я была бы очень рада, если бы Вы исполнили, это, чтобы Вы побывали в том месте, которое я так люблю, в которое я всегда стремлюсь сердцем, в котором есть для меня много дорогих, хотя и тяжелых воспоминаний, — в нашем Браилове. Теперь Вы находитесь так близко от него, что это могло быть маленькою летнею экскурсиею… Если бы Вы нашли возможным, милый друг, прокатиться в Браилов, то было бы хорошо сделать это в конце мая, когда все приводится в порядок к нашему приезду, а я именно хотела бы, чтобы Вы видели все таким, каким бывает при моей жизни там».

И сколь деликатна она, сколь предупредительна! «Но опять-таки я прошу, милый друг, нисколько не церемониться отказать мне в этом, если будете нерасположены; я понимаю, что Вам, может быть, просто лень поехать куда-нибудь».

Гадина называет его «Петичкой»>, а ангел — «мой милый, бесценный мой друг». Они непохожи даже в этом!

Он принимает приглашение и сразу же пишет ответ: «Представьте себе, дорогая моя Надежда Филаретовна, что еще в Кларенсе я мечтал побывать в Вашем Браилове. У меня даже была мысль просить у Вас позволения проездом из-за границы остановиться на несколько дней в Браилове, но я не решился на это, боясь, что это представит какие-нибудь затруднения или вообще что просьба покажется Вам назойливой и неуместной. Судите же теперь, каково было мое удовольствие, когда в дорогом письме Вашем я нашел приглашение побывать на несколько дней в Вашем любимом уголке… Во-первых, для меня будет невыразимо приятно провести несколько дней в том месте, где Вы проводите лучшее время года и которое так близко Вашему сердцу. Во-вторых, я не знаю большего удовольствия, как провести несколько времени в деревне в совершенном одиночестве… Если позволите, я возьму с собой только Алексея».

И не преминет поделиться радостью: «Какое счастье быть артистом! В грустную эпоху, которую мы теперь переживаем, только искусство одно в состоянии отвлечь внимание от тяжелой действительности. Сидя за фортепиано в своей хатке, я совершенно изолируюсь от всех мучительных вопросов, тяготеющих над нами. Это, может быть, эгоистично, но ведь всякий по-своему служит общему благу, а ведь искусство есть, по-моему, необходимая потребность для человечества. Вне же своей музыкальной сферы я неспособен служить для блага своего ближнего».

Браиловское имение впечатляло. Огромный новый дом с кучей пристроек, роскошные сады, живописная природа вокруг… Добавьте к этому вышколенную прислугу, искусного повара, обширную библиотеку, запах цветущей сирени и вы получите картину подлинного земного рая!

Сразу же по прибытии в Браилов он напишет Надежде Филаретовне: «Усадьба эта превзошла далеко все то, что в моем воображении рисовалось, когда я думал о Браилове. Я в совершенном восторге от дома, красивого и снаружи и столь поместительного, удобного, хорошо устроенного, с его высокими комнатами и большими окнами, с его чудным убранством, с его картинами, статуями, инструментами… После жиденького каменского сада, разбитого на скате, неудобного для ходьбы и бедного старыми деревьями, Ваш сад невыразимо понравился мне. Теперь, нагулявшись, я возвратился домой, пишу Вам письмо это и наслаждаюсь тишиной, свободой и миром».

Чайковский много гуляет, плодотворно работает, пользуется библиотекой, наслаждается покоем и роскошью.

В одном из следующих писем Чайковского баронесса фон Мекк с радостью прочтет: «Что за чудная жизнь! Это какое-то сновидение, какая-то греза. Милая, горячо любимая Надежда Филаретовна, как бесконечно я Вам обязан за все, за все! Возвращение счастья, спокойствия, здоровья все те блага, которыми я теперь пользуюсь, не заглушили и никогда не заглушат во мне воспоминания о том, что было, что так недавно еще было. Напротив, при всякой радости, при всяком ощущении счастья я живо вспоминаю все, что содействовало моему теперешнему благополучию, и благословляю тех, кому я обязан бесконечно, беспредельно. Иногда чувство благодарности говорит во мне с такою силой, что я готов был бы кричать…»

Две недели в Браилове промелькнули незаметно.

За день до прибытия баронессы фон Мекк Чайковский покинул имение.

Пора было ехать в Москву — устраивать долгожданный развод.

Впоследствии, уже вернувшись в Каменку, он напишет: «Вы не можете себе представить, до чего мне приятно быть знакомым с окружающей Вас обстановкой! Это ощущение совершенно новое для меня. Все подробности Браилова поразительно ясно сохранились в моей памяти, и я живо воображаю Вас и в Вашей спальне, и в кабинете, и на различных пунктах сада, и в музыкальной комнате. О, милое, незабвенное Браилово! Кстати. Напишите мне, дорогая моя, нельзя ли будет мне в конце августа хоть дня на три опять побывать там. Мне бы ужасно хотелось этого».

И тут же оговорится: «Но, само собой разумеется, что это будет возможно, если после Вашего отъезда за границу никого не останется в Браилове».

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ «В МОСКВЕ»

В Москве пришлось остановиться в гостинице — не «домой» же к любящей супруге ехать, в самом деле.

Попал он с корабля на бал — прямо на день рождения Николая Григорьевича Рубинштейна. Что поделать — пришлось присутствовать.

Оказывается, его внезапный отъезд был истолкован превратно. Прошел слух, что Чайковский сошел с ума…

Удивленные лица знакомых, разговоры, рукопожатия, объятия и расспросы, расспросы, расспросы…

Анатолий договорился о встрече с секретарем консистории. По желанию секретаря встреча происходила в отдельном кабинете трактира Тестова, что на углу Воскресенской и Театральной площадей.

С первого взгляда секретарь, представившийся Николаем Павловичем Розановым, Петру Ильич)' не понравился. Благостный, сильно в годах уже, как и положено по должности — с унылой постной физиономией, он виделся воплощенным святошей. Дополняла облик холеная длинная седая борода. С подобными бородами художники любили изображать ветхозаветных пророков.