«Сейчас примется читать проповедь о преимуществах семейной жизни, — подумал Чайковский. — Зря мы сюда явились».

Он ошибся — Николай Павлович оказался человеком толковым и дельным. Сохраняя на лице постное выражение, верно уже приросшее к нему за годы службы на консисторском поприще, он живо ввел их в курс дела.

—

Вначале вам придется создать прецедент для разбирательства, — начал он, не забывая за разговором выпивать и закусывать. — Изобразите супружескую измену.

—

Каким образом? — похолодел Петр Ильич.

Собеседник уловил его волнение и поспешил успокоить:

—

Достаточно пребывания наедине, без свидетелей, с какой-либо дамой. Желательно вблизи разобранной, словно готовой к соитию, постели. Можно и открытую бутылку шампанского добавить для декору. Шампанское — оно, как известно, причина всех пороков.

Сам консисторский секретарь предпочитал водочку.

—

Вас должны застать двое свидетелей, один из которых должен написать вашей супруге письмо с изложением подробностей этой сцены. Подробности можно и того… приукрасить. Бумага все стерпит.

—

А самой ей можно при этом не присутствовать? — уточнил Петр Ильич.

—

Не обязательно. Но следующий шаг, — Николай Павлович поднял кверху костлявый палец, словно желая подчеркнуть важность шага, — она должна сделать самолично. Должна подать просьбу к архиерею о расторжении брака.

—

И что дальше?

—

Пару недель спустя вы с женой получите указ из консистории, с которым должны будете явиться к приходскому священнику и подвергнуться его увещанию. Явиться непременно вдвоем, поодиночке священник вас увещевать не станет, смысл действия теряется. Если же увещевание не возымеет действия, то следует вам дожидаться вызова на суд в консисторию, каковой произойдет после получения из синода разрешения на начатие дела, на суде супругов и свидетелей допросят по всей форме и отпустят…

—

И это все? — удивился Петр Ильич.

—

О нет, не спешите, — Николай Павлович растянул губы в слабом подобии улыбки. — Затем последует еще один вызов для прочтения показаний и подписи под протоколом, после которого супругов опять вызывают, чтобы объявить им решение.

—

А сроки? — спросил Анатолий.

—

Сроки неопределенны, — секретарь пошевелил бровями, затем, положив вилку на тарелку, собрал пальцы правой руки в щепоть и потер ими друг о друга.

Братьям все стало ясно и без слов.

—

Сколько? — поинтересовался Петр Ильич.

—

Если не ошибаюсь — вы намерены просить развода в Петербурге? — уточнил секретарь. — Тамошних расценок я не знаю. Даже предполагать не возьмусь, чтобы ненароком не ввести вас в заблуждение.

—

А не лучше ли сделать все это в Москве? — обернулся к брату Петр Ильич. — Не о моих удобствах речь — я- то ради развода и до Камчатки доехать готов. Но согласится ли эта… — он постеснялся присутствия постороннего свидетеля и проглотил бранное слово, готовое сорваться с языка, — согласится ли она несколько раз выезжать в Петербург?

—

Надумаете действовать в нашем ведомстве — милости просим, — Розанов продолжил трапезу — половой как раз принес и торжественно водрузил на стол огромного жареного гуся, фаршированного яблоками.

У Тестова это исконное русское блюдо готовили на европейский манер. Гуся изнутри натирали высушенным и размельченным майораном, а из яблок предварительно удаляли сердцевину.

Петр Ильич вспомнил слова Алеши: «Гусь — птица неудобная. Одному — много, двоим — мало, куда уж лучше курица — по штуке на брата, и все сыты-довольны».

—

Давай прежде получим согласие на саму процедуру, — ответил Анатолий.

От Тестова сразу в гостиницу возвращаться не хотелось. Петр Ильич уговорил брата прогуляться по бульварам.

—

Тебе, Толя, надо побольше бывать на свежем воздухе, — озабоченно сказал он. — Выглядишь ты, брат, не очень хорошо.

—

Устал просто очень. Товарищ заболел, вот приходилось работать в суде за двоих, да еще клиенты докучали, — отмахнулся Анатолий, но от прогулки отказываться не стал.

Пошли бок о бок, любуясь картиной московского лета, выдавшегося в этом году удивительно солнечным.

—

Как отвратительно мне все это, — Петр Ильич заговорил о наболевшем.

—

Да уж, хорошего мало, — хмыкнул Анатолий Ильич. — Да и связываться с консисторией врагу не пожелаешь. Это подлинный осколок древнего, допетровских времен, сутяжничества. Все делается за взятки, а не по закону, и, тем паче, не по совести. Дурные традиции настолько крепки там, что служители консистории, вплоть до самых высокопоставленных, открыто говорят о том, какая сумма требуется для благоприятного решения того или иного дела

—

И все это творится под прикрытием имени Божьего, — вздохнул Петр Ильич.

—

Да, с молитвой и благословением, — подтвердил брат. — Я так понимаю, что к супруге своей ты захочешь ехать вдвоем со мной, а не в одиночку…

—

Непременно с тобой! — подтвердил Петр Ильич, взмахивая тростью. — Один я с ней встречаться боюсь. Во-первых, не хочу давать нового повода для шантажа, а во-вторых, боюсь выйти из себя и учинить непоправимое. Рассказывал же я тебе, как чуть не задушил ее!

—

Рассказывал. Учти, нам придется не только сообщить ей, как она должна действовать, но и… прости за такое слово, выдрессировать ее, чтобы, начиная дело, мы могли бы быть уверенными в том, что не будет осечки. Ведь розданных налево и направо денег нам никто возвращать не будет…

—

Как это — выдрессировать? — удивился Петр Ильич.

—

Давай-ка, Петя, присядем, а то я что-то утомился, — попросил брат.

Они присели на ближайшую свободную скамью, Анатолий отдышался и продолжил:

—

Ты хорошо знаешь, что Антонина Ивановна глупа, не всегда понимает, в чем дело, и при этом отличается поразительной вздорностью нрава…

—

Мне ли ты это говоришь? — с горечью ответил Петр Ильич.

—

Это я так, для начала, У нас нет никакой гарантии, что она поймет с первого раза все правильно, мы не можем быть уверены, что она не передумает, мы не должны позволить, чтобы от какой-то глупой фразы, сказанной ею в консистории, дело разладилось. Значит, нам надо несколько раз, быть может — много раз, встречаться с ней. Растолковывать, что от нее требуется. Убеждаться, что она затвердила урок и переходить к следующему. И все время уговаривать, убеждать, прельщать! Короче говоря — делать все возможное, чтобы она не передумала и не сказала чего-нибудь ненужного! Малейшая неточность в ее исполнении своей роли может повести к очень плачевным результатам, можно даже сказать — к пагубным. Ведь в консистории она должна быть обвинительницей, желающей во что бы то ни стало расторгнуть ваш брак.

—

Ты хочешь сказать, что мне придется провести все лето в Москве?! — испугался Петр Ильич. — Среди этой ужасной духоты? Да еще тебя оставить без летнего отпуска? Нет, я не согласен!

—

А что ты хочешь предложить? Не забывай, пожалуйста, с кем ты имеешь дело. В нашу прошлую встречу Антонина Ивановна сказала мне, что она очень хочет получить десять тысяч рублей…

—

Еще бы!

—

А после простить тебя и позволить тебе вернуться к ней.

—

О боже! Так и сказала: «позволить вернуться»?

—

Именно так, слово в слово.

Некоторое время братья молчали. Первым заговорил Петр Ильич.

—

Давай отложим все до осени, а пока… пока я поручу кому-нибудь из приятелей провести предварительные переговоры с ней.

—

Кто же возьмется за это? — удивился Анатолий Ильич.

—

Да хотя бы Юргенсон! Петр Иванович не откажет мне в таком пустяке. Я объясню ему подробно всю суть дела…

—

Заодно и попроси разыскать ее, — перебил Анатолий Ильич. — Прости, Петя, но за всеми этими делами, за всей суетой, я позабыл сказать тебе, что супруга твоя переменила свою квартиру, а на новом месте дворник сказал, что она уехала на неопределенное время куда-то на дачу. К кому-то из своих знакомых… Возможно, она прослышала о твоем приезде и поспешила скрьпъся?