В конце августа 1877 года Чайковский писал Надежде Филаретовне: «Я вообще не понимаю, чтоб можно было преднамеренно писать для толпы или для избранников; по-моему, нужно писать, повинуясь своему непосредственному влечению, нисколько не думая угодить той или другой части человечества. Я и писал "Онегина", не задаваясь никакими посторонними целями. Но вышло так, что "Онегин" на театре не будет интересен. Поэтому те, для которых первое условие оперы — сценическое движение, не будут удовлетворены ею. Те же, которые способны искать в опере музыкального воспроизведения далеких от трагичности, от театральности, — обыденных, простых, общечеловеческих чувствований, могут (я надеюсь) остаться довольны моей оперой. Словом, она написана искренно, и на эту искренность я возлагаю все мои надежды.

Если я сделал ошибку, выбрав этот сюжет, т. е. если моя опера не войдет в репертуар, то это огорчит меня мало. Нынешнею зимой я имел несколько интересных разговоров с писателем гр. Л. Н. Толстым, которые раскрыли и разъяснили мне многое. Он убедил меня, что тот художник, который работает не по внутреннему побуждению, а с тонким расчетом на эффект, тот, который насилует свой талант с целью понравиться публике и заставляет себя угождать ей, — тот не вполне художник, его труды непрочны, успех их эфемерен. Я совершенно уверовал в эту истину».

Когда Рубинштейну сказали, что Чайковский пишет оперу по мотивам пушкинского «Евгения Онегина», Николай Григорьевич пришел в восторг и сказал:

— Вот славно! Скорее всего, из этого сюжета у Петра Ильича не выйдет оперы, но сценки, сценки могут оказаться весьма милы!

Увы, Рубинштейн считал Чайковского неплохим музыкантом, может быть даже и талантливым, но никак не гениальным.

Опера на сюжет «Евгения Онегина»? Бред какой-то! Да, конечно, Глинка написал оперу «Руслан и Людмила», но это все же сказка! И какая богатая, красивая! А что из себя представляет «Онегин»? Так, затянутая светская сплетня, положенная на рифму!

Чайковский думает иначе. «Ты не поверишь, — пишет он Модесту Ильичу, — как я рад избавиться от эфиопских принцесс, фараонов, отравлений, всякого рода ходульности. Какая бездна поэзии в «Онегине». Я не заблуждаюсь: я знаю, что сценических эффектов и движения будет мало в этой опере. Но общая поэтичность, человечность, простота сюжета в соединении с гениальным текстом заменят с лихвой эти недостатки».

Рискну добавить от себя — не просто заменят недостатки, а превратят их в достоинства!

До Чайковского русские композиторы дважды обращались к «Онегину» как в Москве, так и в Петербурге. Но оба раза инсценировалось не все произведение, а лишь избранные сцены из него — «Письмо Татьяны», «Ссора и дуэль», «Встреча». Чайковский первым использовал «Онегина» целиком.

Эскизы оперы были завершены к зиме 1877 года.

Если прежние свои оперы Чайковский отдавал для исполнения в Императорские театры Москвы и Петербурга, то «Онегина» он решил поставить в консерватории. В консерватории или нигде! Петр Ильич писал Николаю Григорьевичу Рубинштейну: «Постановка же ее (оперы «Евгений Онегин». —

А, Ш.)

именно в консерватории есть моя лучшая мечта. Она рассчитана на скромные средства и небольшую сцену». В письме своему хорошему другу Константину Карловичу Альбрехту, хоровому дирижеру, композитору, виолончелисту, преподавшему в Московской консерватории теорию и хоровое пение, а также бывшему хормейстером в первой постановке «Евгения Онегина», Петр Ильич писал из Венеции в декабре 1877 года: «Если мне ждать настоящую Татьяну, настоящего Онегина, идеального Ленского и т. д. — то опера моя, конечно, никогда не пойдет на сцене…Я никогда не отдам этой оперы

в

Дирекцию театров, прежде чем она не пойдет в консерватории. Я ее писал для консерватории потому, что мне нужна здесь не Большая сцена с ее рутиной, условностью, с ее бездарными режиссерами, бессмысленной, хотя и роскошной постановкой, с ее махальными машинами вместо капельмейстера тд. и тд. Для «Онегина» мне нужно вот что: 1) певцы средней руки, но хорошо промуштрованные и твердые; 2) певцы, которые вместе с тем будут просто, но хорошо играть; 3) нужна постановка не роскошная, но соответствующая времени очень строго; костюмы должны быть непременно того времени, в которые происходит действие оперы (20-е годы); 4) хоры должны быть не стадом овец, как на императорской сцене, а людьми, принимающими участие в действии оперы; 5) капельмейстер должен быть не машиной, и даже не музыкантом

a

la

Napravnik

,

который гонится только за тем, чтоб там, где

cis

,

не играли с, а настоящим вождем оркестра… Словом, мне нужны для этой постановки не Кюстер, не Кавелин, не Направник, не Мертен, не Кондратьев, не Дмитриев и тому подобная сволочь, — а мне нужны: Губерт, Альбрехт, Самарин и Рубинштейн — т. е. артисты и притом мои друзья… Я не отдам «Онегина» ни за какие блага ни Петербургской, ни Московской дирекции, и если ей не суждено идти в Консерватории, то она не пойдет нигде…» «Я готов ждать сколько угодно», — писал он в заключение.

Интимная, но сильная драма-

Настоящие живые люди…

Лирические сцены…

Гений творца…

Свобода творчества, обретенная благодаря щедрости баронессы фон Мекк…

Вот, пожалуй, и весь «рецепт» успеха оперы «Евгений Онегин». «Рецепт» превращения музыкального произведения в непревзойденный и поныне образец лирической оперы.

«В Вашей музыке я сливаюсь с Вами воедино, и в этом никто не может соперничать со мною: здесь я владею и люблю», — призналась в одном из писем Надежда Филаретовна.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ «БУМАЖНАЯ ЛЮБОВЬ»

«Лучшие минуты моей жизни те, когда я вижу, что музыка моя глубоко западает в сердце тем, кого я люблю и чье сочувствие для меня дороже славы и успехов в массе публики. Нужно ли мне говорить Вам, что Вы тот человек, которого я люблю всеми силами души, потому что я не встречал в жизни еще ни одной души, которая бы так, как Ваша, была мне близка, родственна, которая бы так чутко отзывалась на всякую мою мысль, всякое биение моего сердца. Ваша дружба сделалась для меня теперь так же необходима, как воздух, и нет ни одной минуты моей жизни, в которой Вы не были бы всегда со мной. Об чем бы я ни думал, мысль моя всегда наталкивается на образ далекого друга, любовь и сочувствие которого сделались для меня краеугольным камнем моего существования».

Так ответит Чайковский на признание в любви.

И почему-то не согласится перейти в переписке на «ты», как предложила ему Надежда Филаретовна-

Годичный отпуск близился к концу — пора было возвращаться из Швейцарии в Россию.

Родина встретила блудного сына неласково.

Чайковский, немного подуставший от заграницы, предвкушал испытать радость при въезде в Россию. О

sancta

simplicitas

!

[3]Первым русским на русской земле, в местечке под названием Волочиск, как и положено, оказался жандарм. Жандарм был пьян в стельку, оттого медлителен, бестолков и груб. Наконец, он убедился, что четыре господина (брат Модест с воспитанником Колей, сам Чайковский и его верный Алексей) действительно дали ему четыре паспорта, а не три, как показалось вначале, и передал их в руки суетливого таможенного чиновника.

Маленький, лысый и очень говорливый, он засыпал Петра Ильича кучей вопросов, целью которых было узнать, не ввозят ли господа в пределы Российской империи какую-нибудь контрабанду. Не удовлетворившись отрицательным ответом, он велел подручным перерыть весь багаж прибывших (извинений принесено не было) и все- таки нашел требуемое — платье, купленное Петром Ильичом по поручению сестры в Париже, куда он выбрался из Кларана на несколько дней, чтобы показаться докторам.