—

За новые платья положено платить пошлину! — обрадовался чиновник.

—

Хорошо, хорошо, — согласился Петр Ильич и попросил: — Нельзя ли скорее?

—

Извольте обождать.

Проклятый болтун добрую четверть часа мял Сашенькино платье измазанными чернилами пальцами, сверялся с каким-то справочником, подсчитывал на счетах и объявил:

—

С вас причитается четырнадцать рублей!

—

Помилуйте! — возмутился Петр Ильич. — Я за него в Париже всего-то семьдесят франков платил!

—

То в Париже, — оскалил гнилые зубы чиновник.

По вековому обычаю, таможенный служитель выпрашивал мзду. Если сейчас сунуть ему в потную ладонь трешницу, то пошлина снизится до двух рублей, если не улетучится вовсе.

«Лучше уж уплачу в казну, чем стану унижаться перед этим пройдохой», — решил Петр Ильич и с соблюдением всех формальностей уплатил четырнадцать рублей пошлины.

—

Зря вы так, — шепнул ему на ухо экономный Алексей, но, поймав взгляд барина, сразу осекся.

Не лучше своих предшественников оказался жандармский капитан.

—

С какой целью изволили путешествовать? — спросил он, буквально ощупывая их взглядом.

Чайковский объяснил.

—

Где именно изволили побывать? — капитан, преисполненный рвения, даже просмотрел паспорт Чайковского на свет.

Чайковский перечислил.

—

Теперь изволите следовать прямо в Москву?

—

Какое вам дело до этого? — возмутился Петр Ильич. — Почему вы ко мне придираетесь?

—

Я не придираюсь, а исполняю свой долг, — нисколько не обидевшись, пояснил офицер. — Отвечайте — куда изволите следовать?

—

В село Каменку Чигиринского уезда Киевской губернии, в гости к сестре, Александре Ильиничне Давыдовой, урожденной Чайковской, — отчеканил Петр Ильич, беря себя в руки. Оказаться вместо поезда в кутузке в качестве задержанного подозрительного лица совсем не хотелось.

Впрочем, грязный поезд, набитый грустными молодыми солдатами, приставучими коммивояжерами и темными личностями, предлагавшими «расписать со скуки пульку», должно быть, был ничем не лучше той кутузки.

—

Петя, бедный мой брат, я так тебе сочувствую!

После близкого знакомства с Антониной Ивановной

Сашенька оставила мысли о том, чтобы примирить ее с братом. Антонина Ивановна была невыносима.

Сашенька не могла понять — как Петя мог допустить такую чудовищную ошибку?

—

Чего удивляться — тебе она тоже поначалу понравилась, — улыбнулся брат.

Это был совершенно другой человек, не похожий на того старика, что гостил в Каменке в прошлом году. И ел он сейчас не вяло, а с аппетитом.

—

Мне до сих пор стыдно за мои письма, в которых я осуждала тебя, — Сашенька покраснела и опустила глаза. — Прости меня, пожалуйста.

—

Забудь о них, — беспечно отмахнулся Петр Ильич, — тем более что ты уже просила прощения. В письмах.

Он, как мог, старался подбодрить себя самого. В Москве его ждала неприятная, чреватая скандалами процедура развода. От госпожи Чайковской можно было ожидать всего самого наихудшего.

Сашенька тоже боялась этого.

—

Петя, я прошу, я умоляю тебя, соглашайся на все ее условия, лишь бы вернуть свободу! Это такая…

—

Мразь!

Зять, Лев Васильевич, при всей доброте души своей, был резковат — в словах и поступках предпочитал не стесняться. Тем более что по случаю раннего приезда Петра Ильича завтракали они втроем — все остальные обитатели Каменки, включая детей, еще спали, а Модест Ильич и его воспитанник завтракали отдельно, у себя, потому что Коля был очень стеснителен и поначалу дичился незнакомых.

Судьба не баловала сына каторжника, рожденного в ссылке (отец Льва Васильевича, Василий Львович Давыдов, был одним из руководителей движения декабристов на Украине). Он по закону не имел права на наследование и в Каменке, принадлежавшей его старшим братьям, которым посчастливилось появиться на свет до суда над отцом, был управляющим, а не хозяином.

Сашенька укоризненно посмотрела на мужа, но Петр Ильич поддержал

era

—

Вы, к сожалению, имели возможность понять, что представляет собой эта особа. Она способна на самые невероятные поступки…

—

Представляешь, Петр Ильич, — Чайковский с зятем обращались друг к другу по имени-отчеству, но на «ты», — гостя у нас, она имела наглость…

Сашенька постучала ножом по тарелке, Лев Васильевич на мгновение запнулся, подбирая более мягкое слово, и продолжал:

—

„кокетничать со всеми мужчинами, попадавшимися ей на глаза! Она даже мне заявила: «Ах, я так сожалею, что вы несвободны».

—

Как мило! — улыбнулся Петр Ильич.

—

Ты уже составил план действий, Петя? — Сашеньку, как и его, сильно беспокоил предстоящий развод.

—

Этим занимается Анатолий, — ответил Петр Ильич. — Он еще не известил о дате своего приезда?

—

Нет пока.

—

Странно… Я жду его со дня на день.

—

Я одного понять не могу — неужели в первопрестольной стало так плохо с невестами, что приходится жениться на таких вот Антонинах Ивановнах? — вдруг решил спросить Лев Васильевич.

—

Чти толку, снявши голову, плакать по волосам? — вопросом на вопрос ответил Петр Ильич, желая увести разговор в сторону, чтобы сохранить хорошее расположение

духа.

Лев Васильевич мгновенно понял его настроение и предложил:

—

А не устроить ли нам, Петр Ильич, пикничок в Большом лесу по поводу твоего приезда, а?

—

Отчего же нет? Непременно — устроить!

Чайковский любил пикники у Давыдовых. Суетливые,

безалаберные, но в то же время проникнутые радостью и восторгом. Сборы, недолгая поездка в нескольких больших колясках, запряженных четверками, запахи леса, радостные детские крики, костры… Не признававший физического труда, он с удовольствием собирал сухие ветки для этих костров, возле которых обычный чай из самовара пьянил, словно вино!

—

Что — прямо сегодня? — удивилась Сашенька, ценившая в жизни размеренность и порядок. Любые неожиданности, даже приятные, всегда пугали ее.

—

Конечно! — ответил муж. — Предупреди прислугу, что обедать мы будем в лесу.

—

А вдруг именно в это время приедет Анатолий? — засомневалась Сашенька. — Неудобно получится. Давайте уж дождемся его и тогда устроим хоть три пикника подряд!

После завтрака Чайковский ушел в парк, что начинался сразу от дома. Там был у него любимый грот, в котором он очень любил сидеть. Особенно хорошо было делать это ранним утром. Грот был интересен Петру Ильичу не только своим уединенным расположением, но и тем, что, по рассказам, в нем часто сиживал Пушкин, бывший другом семейства Давыдовых.

«Тебя, Раевша и Орлова, И память Каменки любя…» —

написал Александр Сергеевич в одном из своих стихотворений, обращенных к Василию Львовичу Давыдову.

Пушкин любил бывать в Каменке. Вот что писал он П. Н. Шедичу о ней:

«Я в деревне Давыдовых, милых и умных отшельников. Время мое протекает между аристократическими обедами и демократическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов. Вы поверите легко, что, преданный мгновению, я мало заботился о толках петербургских».

Чайковкого в Каменке московские толки тоже не волновали. Все плохое было где-то тем, далеко-далеко. Здесь его окружали свои, родные, любящие люди. И он любил их всех — горячо и нежно.

Порой он жалел, что нельзя всю жизнь провести здесь и отчаянно завидовал сестре.