Симеон почувствовал, как застыло его лицо — всего лишь на короткое мгновение, но Исидора была намного умнее женщин, которых он когда-либо встречал, умнее даже самой принцессы со всеми ее способностями к языкам. Исидора расхохоталась.

— Теперь я понимаю: так оно и было! Ты действительно хотел жениться на женщине, которая даже не говорит на твоем языке. Замечательно! Она могла бы сидеть в уголочке и переводить поэмы, а ты бы тем временем принимал нелепые решения. И она не задавала бы тебе вопросов, потому что даже не понимала бы, чем ты занимаешься!

— А почему ты считаешь, что я принимаю нелепые решения? — спросил Симеон.

Наступила короткая пауза.

— Я причинил тебе хоть какой-то вред? — спокойно продолжал он. — Вытащил из-под тебя стул, забрал у тебя самую необходимую мебель?

— Ты пытаешься превратить меня в некое подобие африканской принцессы и при этом спрашиваешь меня же, почему это я считаю твои решения нелепыми? — парировала Исидора.

— Что ж, это понятно.

Симеон решил, что слышал достаточно. Его подбородок напрягся, но не успел он и рта раскрыть, как Исидора набрала полную грудь воздуха.

— Наш брак никогда не будет действительным, — заявила она. — Никогда!

Он снова попытался заговорить, но она вновь перебила его:

— Мне казалось, что если я смогу помогать тебе, то ты со временем будешь относиться ко мне как к партнеру, — громко проговорила Исидора. — Какой же я была дурой! Для меня важно жить с человеком, который уважает мою точку зрения, хочет быть рядом со мной, который…

Симеон встретил ее взгляд.

— Но ты мне очень нравишься, Исидора.

— Знаешь, мне почти хочется тебе верить, — покачала она головой. — Правда, одновременно я бы хотела, чтобы это не имело для меня никакого значения. Но увы, это не так. Когда-то в те десять лет, которые мы провели врозь, хотя уже должны были стать мужем и женой, я раздумывала, понравишься ли мне ты. Но мне и в голову никогда не приходило, что это я могу не понравиться тебе такой, какая есть. Думаю, во мне говорило тщеславие.

— Ты мне очень нравишься, — повторил он.

Исидора продолжила, словно не услышав его:

— Возможно, это моя вина. Наверное, мне следовало быть более покорной в возрасте шестнадцати лет. Но сейчас слишком поздно об этом говорить. Я не могу перестать быть личностью лишь потому, что тебе нужна жена, которая не говорит по-английски. — Она огляделась по сторонам. — Так почему же ты не женился на принцессе?

— Я был обещан тебе, — ответил Симеон.

— Позволю себе заметить, — язвительно проговорила Исидора, — что ты уже был в ту пору женат. На мне. Но все в порядке. Как сказал нам поверенный, мы вполне можем аннулировать наш брак.

— Нет, не можем, — возразил Симеон. — Мы по-настоящему вступили в брак, так что подтвердили его.

— Но я же не беременна, — сквозь зубы процедила она. — Не беременна!

Симеон едва не спросил ее, откуда ей это известно, но слова застряли у него в горле.

— О! — только и смог выдохнуть он.

— Никто и никогда не должен узнать, что я по глупости — импульсивно, как, без сомнения, скажешь ты, — разделась перед тобой, чтобы добиться хотя бы хиленькой интимности. Уверена, что мой следующий муж будет более понятлив.

— Твой следующий…

Их глаза встретились.

— Ты же не хочешь иметь такую жену, как я, Симеон.

— Я…

Похоже, ему не суждено договаривать начатое, когда они рядом. В ее глазах вспыхнула злоба, как у попавшего в капкан зверя.

— Я не желаю зарабатывать любовь, отказываясь от способности принимать решения, от которых зависит мой образ жизни, — заявила Исидора.

Ну что он мог на это сказать?

— Ты еще найдешь себе подходящую женщину, — промолвила она с усмешкой. — Я бы сказала, что тебе следует обращать внимание на молоденьких девушек. Может быть, твоя мать сможет подыскать тебе подходящую невесту — это куда лучше, чем сочинять всякие истории обо мне. А я уезжаю завтра же утром.

— Что?!

— В Лондон, — продолжила Исидора. — Я сообщу поверенному, что мы начнем процедуру аннулирования брака, а он, надеюсь, сообщит мне, какие основания лучше всего назвать.

— К чему так торопиться? — спросил Симеон, внезапно почувствовав себя разбитым и усталым.

— В этом есть необходимость. Мне уже двадцать три года, — сказала Исидора. — А большинство невест вступает в брак в шестнадцать, Симеон. Мне уже двадцать три! Думаю, ты простишь меня за то, что я так спешу.

Он схватил ее за руку.

— Похоже, ты обезумела!

— Без сомнения! — вырвалось у нее. — Поскольку я не понимаю, почему мне не пришло в голову аннулировать наш брак уже несколько лет назад.

— Ты моя!

— Только не веди себя так, будто я принцесса из пустыни, на которую ты можешь кричать. — Исидора вырвала у него руку.

— Ты и я…

— Не существует никаких «ты и я»!

— Прошлой ночью ты так не думала, — напомнил Симеон.

— Ни один из нас до последнего времени не знал, что такое — заниматься любовью, — закатывая глаза, сказала Исидора. — Хорошо, что мы научились быть вместе и делить удовольствие, только давай не будем делать вид, что в этом было что-то невероятное, ладно? Думаю, в следующий раз все будет еще лучше.

В следующий раз? В следующий раз? В душе Симеона раздался дикий вопль, который перепугал бы Исидору, услышь она его. Он почувствовал, что скалит зубы, как какое-то дикое животное. Она даже не понимает, что было между ними, черт возьми! Не понимает!

— Почему ты так торопишься уехать? — спросил он. — Мне кажется, тебе не нравятся те чувства, которые ты ко мне испытываешь.

Ее губы дрогнули.

— Не нравятся, — подтвердила она. — Ты прав. Я хочу восхищаться собственным мужем.

Он предпочел не услышать этого. Исидора иногда выражается, как итальянская рыбачка, но ее глаза говорили что-то еще.

— Ты поешь? — вдруг спросил он.

Мелодия оборвалась.

— Ты меня любишь.

— Нет!

— Нет, любишь, — стоял на своем Козуэй. Сердце подсказывало ему, что он не ошибается.

Когда Исидора наконец заговорила, в ее голосе звучали ласковые нотки:

— Ты, наверное, думал, что принцесса тоже тебя любит, не так ли, Симеон?

Он недоуменно заморгал, потому что совершенно забыл, о какой принцессе она толкует.

— Некоторые мужчины таковы, — промолвила Исидора, обращаясь скорее к себе, чем к нему. Ее голос стал выше, будто она пела — медленную, печальную песню в миноре. — Они уверены, что все на свете их любят.

— А иногда женщины думают, что никто на свете не может полюбить их, — сказал Симеон, снова хватая Исидору за руку, потому что она собиралась выскользнуть из комнаты.

— Я не позволяла ни одному мужчине обладать мной, — заметила Исидора. — Кроме тебя.

— Я тебя люблю. — Симеон произнес эти слова с уверенностью, зная, что не противоречит истине.

Но Исидора никак не отреагировала на его признание.

— Я буду в Лондоне, — сказала она. — И попрошу поверенного написать прямо тебе, Симеон. — С этими словами она оттолкнула его руку с таким видом, словно он был всего лишь прохожим, и вышла из комнаты.

Симеон долго стоял не двигаясь, думая о маленькой девочке, которая потеряла обоих родителей и пела, когда ей хотелось плакать. И о взрослой женщине, которая не верила в его любовь и пела, когда он говорил. Но никогда не плакала.

Приехав в Лондон, она все поймет. Она осознает, что соединяло их.

А Исидора прошла в свою спальню во вдовьем доме и разразилась сердитыми рыданиями. Ну почему только у Симеона такие чудесные карие глаза, чересчур красивые для мужчины? В некотором смысле даже обидно, что этим утром он оделся как английский джентльмен. Из-за этого ей трудно считать его смешным, человеком, который бегает трусцой в коротких штанах и рассуждает о золотой середине.

Труднее высмеивать его, когда он кланяется с такой легкостью и с безразличной вежливостью, держит ее руку в перчатке ровно столько, сколько позволяют правила приличия, словно никогда сам же не советовал ей не носить перчаток.