Хонейдью налил Годфри лимонаду. Не вина, хотя он вопросительно посмотрел на Симеона.

Симеон почувствовал, что его челюсти крепко сжались.

Ну разве не может Годфри переночевать в амбаре? Почему Исидора должна быть так внимательна к его младшему брату? У него есть…

У него есть планы на этот вечер.

Симеон заерзал на стуле. Похоже, именно об этом толковал ему Валамксепа. Страсть — это яд в крови, безумная неуправляемая буря, которая затмевает разум. Впрочем, у него нет разума. Он просто хочет ее.

И это не золотая середина. Одному Богу известно, что это такое. Должно быть, это плохой выбор, недостойный путь. Он пьет вино, но думает о ее груди. Во всей концепции золотой середины нет ни слова о том, что кровь мужчины закипает, когда он оказывается рядом со своей женой. А Исидора — его жена. В этом нет сомнений…

Нет, есть.

В конце ужина он встал, готовясь куда-нибудь пойти. Кажется, во вдовьем доме для него не найдется кровати, поэтому он отправится спать в амбар вместе с Хонейдью.

Однако вскоре стало ясно, что у Исидоры другие планы. Ужин был позади, и не успел Симеон понять, что происходит, как жена оказалась перед ним — точно порыв ветра, взмах шелка и одурманивающий аромат ее кожи. Исидора говорила что-то, и постепенно Симеон понял, что она мгновенно расставила все по местам: ласковым голоском отпустила Хонейдью, отправила Годфри в постель, а ему, кажется, велела сопровождать ее на прогулку в сад.

— Сегодня такая чудесная ночь, — с улыбкой сказала она ему. — Луна уже взошла.

У Исидоры были длинные ресницы, которые загибались вверх так изящно, что Симеон несколько мгновений думал только о них.

— Хм! — наконец бросил он, не в силах придумать даже самой простой фразы.

Спустя минуту они вместе шли по дорожке. Было уже совсем тепло, как и должно быть в погожий весенний день.

— Куда пойдем? — спросила Исидора. Ее голос был полон радости, как у ребенка, которого привели в гости.

— На прогулку? — уточнил Симеон. Голова у него шла кругом. Больше всего ему хотелось прижать Исидору к дереву и впиться руками в ее ягодицы. И как он мог заниматься с ней любовью, но при этом не ласкать ее грудь? Теперь ему казалось, что те божественные мгновения ожили.

Что-то в выражении лица Исидоры слегка изменилось, и Симеон постарался отвести глаза от ее лифа. Откашлявшись, он в отчаянии предложил:

— Может, зайдем в летний домик?

— В летний домик? У тебя есть летний домик?

Симеон был готов на все ради этой улыбки. Его уязвимость была так опасна, что он просто брел рядом с Исидорой и молчал. Вскоре они спустились в нижнюю часть сада.

— Это скорее развалюха, а не настоящий летний домик, — пробормотал он наконец.

Они сделали последний поворот.

— Ну вот, смотри.

Исидора открыла рот.

— Вообще-то он не предназначался для того, чтобы превратиться в руины, — сказал Симеон, решив, что честность — это лучшая политика. — Хотя, насколько я понимаю, развалины постепенно входят в моду. — Задрав голову, он попытался посмотреть на дом ее глазами. Романтическое нагромождение камней, возможно, развалившийся средневековый замок? А может, она увидела еще одно свидетельство чудачеств его отца, строение, которое должно было быть нормальным летним домиком, но превратилось в груду камней из-за того, что он не расплатился со строителями?

Исидора прошла вперед.

— А ты бывал внутри? — спросила она, поворачиваясь к Симеону.

В ушах у него так шумела кровь, что он почти не слышал вопроса. Исидора принадлежит ему, и он должен взять ее, овладеть ею, прикасаться к ней, целовать ее…

Прислонившись к обломку каменной стены, Исидора улыбнулась Козуэю. Это приглашение? Черт!

Выругавшись вполголоса, Симеон подошел к Исидоре и поднял ее на руки так бережно, будто носить на руках молодых женщин для него было обычным делом.

— Трава может быть мокрой, — сказал он, с удивлением отмечая про себя, каким грубым вдруг стал его голос.

Исидора ничего не сказала, но и не попыталась высвободиться. Она просто уютно прижалась к нему — этакий надушенный мягкий сверток. Обогнув дом, Симеон направился к разрушенной арке. Там должен быть дворик.

Да. В лунном свете на земле белела плитка. Упавшие стены защищали их от посторонних взглядов… Впрочем, едва ли кто-то решился бы прогуливаться тут в это время суток.

Поставив Исидору на ноги, Симеон снял с себя камзол. Он все еще не мог заглянуть ей в глаза. Она будет в ужасе, узнав, что он за человек, какой силы страсть его обуяла… Он настолько безумен, что готов выть на луну и наброситься на Исидору, как животное.

— Симеон! — позвала Исидора. Судя по ее голосу, она не напугана. Правда, голос звучал хрипловато. И было в нем что-то такое, отчего у Симеона заныли чресла. А потом она провела руками по его волосам, причем этот жест был каким-то робким, и тогда, не выдержав, он буквально бросился на нее и прижал к себе. Если Симеон и думал о том, что ему удастся держать себя в руках и остановиться на сдержанном джентльменском поцелуе, этим надеждам не суждено было сбыться, потому что, едва их губы соприкоснулись…

Симеон пил ее, наслаждаясь ее сладостью, ее дивным вкусом, ароматом ее тела.

Он не может… просто не может сделать то, что…

Исидора застонала. Это был совсем тихий звук, вырвавшийся из ее горла, но и этого было довольно для того, чтобы Симеон обезумел. Господи, да он должен уложить ее и…

Само собой, очень аккуратно.

На землю? На холодную и влажную землю?

И вновь в разговор с ним вступил его внутренний голос, который принялся нашептывать Симеону, что его камзол ничем не хуже одеяла. На мгновение ему удалось трезвыми глазами взглянуть на Исидору.

Ее глаза были затуманены, ее рука утонула в его волосах. Она была похожа на женщину, сгорающую от желания. Она будет…

Нет!

— Я обещал, — проговорил Симеон, ненадолго замирая. Исидора облизнула ему губы, отчего у него вновь заныли чресла — как же иначе?

Он снова обхватил ее руками и слегка приподнял, отчего ее ноги слегка задели его.

Нет!

— Я должен показать тебе, как функционирует мое тело, — сказал он, отталкивая ее в сторону.

Губы Исидоры слегка припухли и потемнели от прилива крови, ее глаза походили на два глубоких колодца.

— Завтра, — промолвила Исидора, прижимаясь к нему. — А сейчас давай просто целоваться.

Он должен взять ситуацию под контроль. Так надо. Отступив назад, Симеон снял с себя рубашку. Раздался явственный вскрик, за которым последовало хихиканье. Симеон рискнул посмотреть на нее.

— Симеон! Да ты же раздеваешься… Наклонившись, он по очереди снял с ног туфли и остался стоять на голой холодной земле в одних чулках.

— Да я едва тебя вижу, — запротестовала Исидора. — Луна еще не очень яркая, и… — Ее огромные глаза сияли. Она хорошо видела Симеона. А Симеон видел каждую тень, каждый изгиб ее тела, каждый дюйм ее кожи, которую ему так хотелось целовать.

Он снял с себя бриджи, помедлил с минуту, а затем спустил вниз и чулки. Уж если хочешь остаться в саду нагим, то надо снять с себя всю одежду.

А потом он наконец встретился с ней глазами.

Волосы рассыпались по плечам Исидоры, обрамляя ее лицо и делая ее похожей на робкую и покорную девушку, о какой, как еще совсем недавно казалось Симеону, он мечтал. В смысле — мечтал тогда, когда еще ничего не знал. Да, Исидора, может, и выглядит робкой, только все это игра лунного света.

Ее взгляд скользил по его телу, останавливаясь то тут, то там. Наконец он задержался чуть пониже его живота, и Симеон едва не улыбнулся, но сдержал улыбку. Он ждал.

Она должна познать его, чтобы захотеть, решил Симеон.

— Ты такой мускулистый, — заметила она. — Почему?

— Потому что я бегаю, — ответил Симеон.

Она стала подвигаться ближе к нему, пока не оказалась в каком-то дюйме от него. Это невероятно эротично: стоять перед ней обнаженным в лунном свете. Подняв руку, Исидора дотронулась до груди Симеона. Его кожа запылала, и ему пришлось сжать руки в кулаки, чтобы совладать с собой. Исидора слегка качнулась и опустила руку. Он ощутил холод в том месте, где она касалась его.